Сергей Ходнев
Узор
Всевидящее Око
XI-MMIV - 15.07.2004

Жюль Ардуэн Мансар
Интерьер королевской капеллы в Версале. 1689–1710. Всевидящее Око венчает алтарную композицию и собирает в себя перспективу интерьера храма

Когда оно размещается над порталом, тут даже не стоит придумывать особо эффектных ходов. Локализация изображения над входом, обозначение таким образом особо маркированного перехода, порога – мотив древний, как сама архитектура. В случае христианских храмов это тем более естественно. Другое дело, что с течением времени Око все чаще перемещалось выше по фасаду – на фронтон. Никакие теоретики ордера, ни античные, ни ренессансные, такого предвидеть не могли, и тем не менее нельзя не признать, что мало какой из употребимых в XVIII-XIX веках христианских символов до такой степени идеально и гармонично врисовывался в декор фронтона, как пресловутый треугольник с глазом, окруженный лучами.

Что же до алтарей, то здесь в игру вступал весь интерьер храма, концентрирующий все внимание зрителя на главном алтаре – то есть действовали все многообразные приемы (чисто архитектурные, живописные, иллюзионистские, сценографические), которые в барочном зодчестве применялись и безо всякого Всевидящего Ока. Нюанс, однако, в том, что зрительный контакт в случае, если Око в алтарной композиции все-таки фигурирует, получался двоякий. Сначала взгляд зрителя устремляется на сам престол и на табернакль, то есть он сам, зритель, видел то место, где физически пребывает Господь. А потом – естественное движение взгляда молящегося вперед и слегка вверх – и вдруг из скульптурных лучей на человека устремляется пронизывающий все пространство церкви божественный взгляд. Который, из-за абстрактности самого символа, кажется более бдительным, что ли, более многозначительным и более пристальным. Это впечатляет не то чтобы своей неожиданностью, а скорее элегантным переворачиванием всех принципов, по которым работает церковный интерьер, особенно барочный. Все строится с учетом законов оптики, то есть услужливо приспосабливается к тому, как устроен человеческий глаз: символы, аллегории, лепнина, колонны, капеллы приобретают в некотором смысле какую-то умопостигаемую уютность, если понимать, что производимое ими впечатление базируется на посюсторонних и вполне материальных закономерностях. Вот, наконец, торжество этих закономерностей – точка схода, фокусирующая зрение на алтарной композиции. И вдруг этому самому зрению, на которое работает все пространство церкви, жестковато напоминают о том, что есть еще Зрение, которое все видит без всякой земной оптики.

Межевой столб был установлен на границе угодий деревни Шаидарово Московского уезда по указу императрицы Екатерины Великой в 1766 г. В 1980 г. межевой столб был перевезен и установлен в Коломенском

Некоторая загвоздка тут и обретается. С одной стороны, символ сильный и очень хорошо работает в условиях барочного церковного интерьера, вписываясь в свойственную тому времени диалектическую игру зримого и прозреваемого. С другой стороны, это символ со светской генеалогией и несущий мало доктринального, вероучительного смысла. Да, тринитарность, да, всевидящий Промысел – но для XVII (и тем более для XVIII) столетия этого уже мало. Мало для того, чтобы решительно и повсеместно использовать в церковном искусстве. Отдельно взятая идея всевидящего Абсолюта мало что значит для контрреформации, для пропаганды исключительности католического вероучения. С полным душевным спокойствием этим символом могли пользоваться и пользовались и протестанты, и православные, и даже, страшно сказать, деисты.

А поскольку это символ, как было сказано, с полусекулярным происхождением, он мог превосходно использоваться там, где архитектура должна была репрезентировать не только и не столько централизованную католическую систему вероучения, сколько религиозность государства, которое само и является на свой лад блюстителем интересов всевидящего Абсолюта. Не случайно примеры употребления Всевидящего Ока в архитектуре, если брать XVIII век, в подавляющем большинстве относятся к тем странам, которые ассоциируются отнюдь не с оголтелой супрематией Рима, а с просвещенным абсолютизмом. Это Австрия, множество провиницальных монастырей и церквей которой украшаются изображением Ока (церкви в Гмюнден-ам-Траунзее и в Траункирхене, монастырь св. Флориана в Линце и др.); причем в том же Гмюндене, например, Всевидящее Око, наряду с габсбургским гербом, размещено и на фасаде здания местной судебной управы. Это Франция – золотое Око меж двух коленопреклоненных ангелов украшает алтарь новой Королевской капеллы в Версале. Наконец, Россия, где еще с петровских времен пресловутый символ особенно активно используется в архитектурном декоре. Лишь в самом конце XVIII века, когда Око предсказуемо вошло в обиход масонской эмблематики, Екатерина II попробовала наложить вето на его употребление в православной архитектуре (примечательно, что именно суверен принимает авторитетное решение о том, стоит или не стоит наделять архитектурные произведения символом всевидящего Провидения). Ее более устраивало, когда вместо глаза в том же треугольнике стояло церковнославянское «БГЪ» под титлом – аналог бытовавшего наряду с Оком символа «Тетраграмматон в треугольнике». Впрочем, в павловское, александровское и отчасти николаевское время Око вернулось на фасады православных храмов. Эти образчики русского классицизма весьма многочисленны; достаточно вспомнить хотя бы Казанский собор Воронихина – фронтон с позолоченным Оком украшает главный фасад храма. И опять-таки – тот же символ фигурирует не только в церковной архитектуре, но и в гражданской и даже государственной эмблематике. На наградных медалях, посвященных победе 1812 года, мы видим Всевидящее Око, окруженное девизом «Не нам, не нам, но имени Твоему».

Исчезновение Всевидящего Ока естественным образом совпадает с утверждением идеологии «православие, самодержавие, народность» и с нарождением национального стиля. В таких обстоятельствах символ, за которым числится такое прошлое – гуманистическо-иезуитское изобретение, католические алтари, масонский обиход и эмблема просвещенного государя – выстоять, конечно, не мог. Да и в Европе почтенный окулярный символ с начала XVIII века перешел в несколько маргинализированное состояние, вызывая негодование всяческих адептов теории заговоров своим употреблением в среде тайных обществ.

Это завершило историю распространения именно Всевидящего Ока, волею судеб оказавшегося самым употребительным, самым удобным и самым многозначным способом делать архитектурное произведение не только зримым, но и в некотором смысле зрящим. Между тем правда, неведомая позднеренессансным иконологам, состоит в том, что, разрабатывая иконографию Ока, они на самом деле приобщались к куда более обширной традиции, чем им казалось. Если копнуть поглубже, то выясняется, что в самые разные времена сакральному зданию тут и там свойственно передавать не только абстрактную нуминозность, но и ощущение надмирного Зрения, от которого невозможно укрыться именно потому, что оно превосходит человеческие представления о скрытом и зримом. На православном Востоке уже в поздневизантийском искусстве появляется иконописный сюжет «Спас Недреманное Око», который выражает, строго говоря, ту же идею всевидящего (и все предвидящего) Промысла, что и глаз в треугольнике, но только с помощью гораздо более сложного языка. Напомню: это изображение почивающего в Эдемском саду с открытыми глазами Христа-отрока, которому предстоят Богоматерь и ангел с орудиями Страстей. Причем эта композиция – как и европейское Око – в греческой традиции часто размещалась над порталом храма. А еще дальше, в Непале и Тибете, с куда более древних пор изображением глаза украшалась верхняя часть ступ: четыре глаза по четырем сторонам света – значит, всевидящие. Так до сих пор эти ступы и смотрят во все стороны, и кажется, что они и знать не хотят ни о Кирхере, ни о Гораполлоне, ни о масонах, ни о Екатерине II. И что спрятаться от абсолютного взгляда не помогают ни идеология, ни традиция, ни история архитектуры.

<<вернуться

вверх