Григорий Ревзин 
Покой и катарсис 
XII-MMIV - 31.10.2004

Андреа Палладио 
Вилла Корнаро в Пьомбино Дезе. 
1550-е – 1560-е гг. 
Парковый фасад

Сначала кажется, что нет ничего проще, чем найти в классической архитектуре ответ на вызов покоя. В самой этой категории – столь уравновешенной и просветленной – чувствуется нечто классическое. Казалось бы, любой из шедевров классики должен подходить для анализа темы. Ведь самая сущность классики, как ее определил Винкельман благородная простота и спокойное величие.

Но что-то не получается.

Можно ли, скажем, назвать Парфенон образом покоя? Он, разумеется, спокоен, но это особый покой. Храм выстроен на борьбе внутренних сил, несомые элементы давят, несущие этому противостоят, эта внутренняя динамика является основой переживания образа. Идея здесь – в соразмерности усилия, в благородной уравновешенности сил. То есть – не в их отсутствии, но, напротив, в их постоянной напряженности.

Можно ли назвать образом покоя римскую архитектуру, скажем, Пантеон? Он также спокоен, но опять же, это особый покой. В этом пространстве есть та мера величия, которая призвана поразить воображение. Под куполом Пантеона ты испытываешь довольно странное чувство обнаженности Космоса, так, будто тебя непосредственно поставили перед небосводом, и даже не перед дневным занавесом синего неба и не перед ночным покровом звезд, но перед самим скелетом небосвода. Открытое лицезрение этой тайны Космоса ввергает в состояние восторга и ужаса. Это довольно беспокойное состояние.

Ренессанс? Тонкие, какие-то детские колонны Филиппо Брунеллески, выстроившиеся как на линейку, чтобы нести стены базилики Сан-Лоренцо? Конечно, по сравнению с готикой тут все очень успокоилось, но покоем не стало. Скорее в этом есть некая дерзость простоты. Это – ранний Ренессанс. О высоком Возрождении, Микеланджело, Джулио Романо, Вазари уже и говорить не приходится. Там так много барокко, что покой – самая далекая от этой архитектуры категория.

Такое ощущение, что категория покоя проходит как бы мимо классики, оказывается где-то рядом, но не совпадает с ней. Покой оказывается скорее не эстетической категорией, но жанровой. Есть один жанр, где все успокаивается. Это – виллы.

Для новоевропейской архитектуры вилла – это прежде всего вилла Палладио, ставшая архетипом для архитектуры Италии, Британии, Германии, Франции и России на последующие 400 лет. Зрелый Палладио – вилла Корнаро в Пьомбино Дезе, Пизани в Монтаньяне, Бадоер во Фратта Полезине, Барбаро в Мазер, Мальконтента и, наконец, Ротонда – идеальное выражение покоя. Это состояние переживаешь совершенно непосредственно, без всяких дополнительных знаний, без всякого погружения в исторический контекст. Просто поднимаясь по маленькой улочке на верх пологого холма к вилле Ротонда и рассматривая открывающийся оттуда пейзаж вокруг Виченцы, вдруг понимаешь, что это и есть покой. Аналитические способности включаются несколько позже. И вот здесь обнаруживается некая странность.

Виллы Палладио – это формулы, которые архитекторы использовали в течение столетий. Но использование этих формул вовсе не приводит к повторению той же темы покоя. Возьмем, скажем, дом уполномоченного ВЦИК в Сочи Ивана Жолтовского, архитектура которого является свободной вариацией на тему палладианских вилл (центральный портик, видимо, вдохновлен виллой Кьерикати близ Виченцы). Это здание кажется выражением какого-то ученого беспокойства – его архитектура, можно сказать, маниакально правильна (поражает угловая четвертьпилястра в месте примыкания центрального корпуса к боковым ризалитам) и при этом как-то взвинчена, обострена, негармонична. Центральный портик кажется очень узким, раскрепованные портики на боковых фасадах – манерными, композиция в целом – слишком иератичной, государственной для темы покоя. Хотя главы государства впоследствии предпочли другой дом недалеко от города, это здание очень точно выражает настроение советского руководителя на отдыхе в Сочи, как бы не вполне решившего, отдыхает он или руководит государством.

Андреа Палладио
Вилла Мальконтента (Вилла Фоскари).
1550-е гг. 
Вид от канала

Я понимаю, что сравнение дома уполномоченного ВЦИК и дома господ Кьерикати под Виченцей выглядит довольно издевательским, но я совсем не подразумеваю такого эффекта. Для сравнения – давайте обратимся к классической скульптуре. Здесь состояние покоя является вовсе не приходящим мимолетным ощущением, которое вдруг наступает в полях Венето, а постоянной базовой категорией, сопровождающей классику на всем протяжении ее развития. Не вполне понятно, можно ли вообще изваять фигуру, беспокойно расположившуюся в позе хиазма – они все спокойны, античные атлеты, опирающиеся на копье, и советские рабочие, опирающиеся на отбойный молоток, тут не различаются. Покой оказывается формулой ваяния, ее можно перенять. В архитектуре такого не происходит.

Идеал классического искусства – полнота гармонического целого, последовательно переживаемая тобою как открытие. Аристотель вполне объяснил нам это в «Поэтике», и хотя дело у него касается драмы, это общий закон классического искусства. Вначале ты сталкиваешься со случайностью частности, потом, постепенно, ты видишь целое, но воспринимаешь его как хаос, а далее происходит радикальное переосмысление хаоса в гармонию, и в этот момент заново переопределяются границы целого, и ты сам становишься его частью, встраиваясь в общую гармонию бытия. Это момент катарсиса. Катарсис тем самым оказывается смыслом – и моментом осмысления – любого движения, и одно невозможно без другого.

Представьте себе Акрополь без Парфенона на нем. Он выглядит бессмысленным тектоническим хаосом. Та структура сложных отношений несущего и несомого, которую выражает классический ордер – это продолжение хтонических сил ландшафта, демонстрация их борьбы и итоговой гармонизации. В целом это создает катарсический эффект – ты видишь гармонию, которая организует хаос тектонических сил, и ты можешь почувствовать себя частью этой гармонии, ибо ордер антропоморфен. Классическая архитектура не является местом покоя. Она является местом катарсиса, местом высшего напряжения сил и разрешения этого напряжения.

Все это кажется очень общими теоретическими рассуждениями, которые, однако же, приобретают вполне конкретный смысл, если мы сравниваем это с той концепцией покоя, которую предлагает модернистская архитектура и, в частности, произведение Оливьеро Годи и Дорит Мизрахи. Здесь перед нами архитектура, достигающая покоя не в силу своей включенности в ландшафт, но в силу исключенности, вынесенности за скобки действия любых тектонических сил. Стеклянные параллелепипеды их построек – это вещи, принципиально неизменные, независимые от ландшафта. Они могут с равным успехом и с одинаковой степенью спокойствия зависать и над искусственным озером в Бангкоке, и над песками Сахары, и над снегами Антарктиды.

МИХАИЛ ФИЛИППОВ: Покой? Что может быть образом покоя? Кладбище? Вообще, это какая-то неархитектурная категория. Архитектура не может специально заниматься темой покоя, она изначально не движется. Я имею в виду классическую архитектуру, а не то, что называется современной архитектурой, то, что, я считаю, следует называть дизайном. Там есть движение, поэтому там есть и покой, как может быть покой в формах автомобиля, корабля, самолета, когда они пытаются остановить собственное движение и притвориться архитектурой. А классическая архитектура в этом смысле всегда спокойна, ведь она всегда – недвижимость, она соответствует структуре мироздания. Как сказано в псалме Давида, «исправил Бог вселенную, иже не подвижется». Это, мне кажется, самое важное свойство архитектуры. Ведь с этой точки зрения революционная, авангардная архитектура есть стремление «подвинуть вселенную», богоборческое по сути. Что может быть образом покоя, если покой – все? Что угодно. Любой шедевр классики. Парфенон, например. Чем не образ покоя?

СЕРГЕЙ ТКАЧЕНКО: Наверное, единственный архитектурный ансамбль, который даже при воспоминании о нем вызывает у меня чувство абсолютного умиротворения и покоя – это Летний сад… Причем я имею в виду весь ансамбль: с дворцом, скульптурами, оградой, перспективами аллей, которые сегодня, при теперешнем масштабе города, уже кажутся короткими. Но тем не менее все здесь очень гармонично – все есть и ничего лишнего. Даже деревья, которые по замыслу авторов должны были быть гораздо ниже, совершенно не нарушают общую гармонию. Понятно, что строился он, конечно, «по образу и подобию…», но, думаю, что такой сомасштабностью, такой, если так можно выразиться, аурой места, не обладает ни один из прообразов и образчиков.

СЕРГЕЙ СКУРАТОВ: Архитектура покоя, есть ли такое понятие в архитектуре? Есть понятие движения – отсутствие движения и есть покой. Это некая взвешенность, которая не дает объекту ни лететь, ни проваливаться под землю. Можно в каком-то смысле назвать покоем гармонию. Но гармония для меня понятие скорее философское, а покой – физическое. Покой я бы описал как нейтральность, симметрию. Хотя и ассимметричные вещи могут быть в состоянии покоя и уравновешенности. Человек, которому покой до тошноты – Заха Хадид. Ее антипод – Цумтор. В его вещах нет беспокойства, они никуда не улетают. Мне кажется, что состояние внутренней динамики, которой болела наша российская архитектура, это от сомнения, от неспособности завершить свое движение, поставить точку. От неуверенности, что дом правильно встал в пространстве. В современной архитектуре вообще мало спокойных зданий. Все декларативны, концептуальны до жути. Ощущение крика, гама. Понятно, что мы тоже попадаем в этот водоворот.

далее>>

вверх