|
|
Григорий Ревзин
Ренессанс как симптом
XXI-MMVII - 01.06.2007
Обращение к первоистокам для авангарда – не новая стратегия. Можно сказать даже,
что авангард изначально стремился прийти к «нулю» формы. Этот «нуль» находился
или в некой праистории – и отсюда внимание к примитиву, к доисторическому
искусству, к архетипам и первичным символам, – или в математике, идеальной
геометрии базовых фигур. Собственно, здания Ле Корбюзье и Нимейера,
спроектированные в 1950-х, а построенные сегодня, и представляют нам обе эти
стратегии.
Корбюзье как бы строит «храм до
храма», какую-то первичную бетонную
пещеру, ступу, которая еще в нерасчлененном виде содержит в себе духовную
субстанцию пространственного таинства, разошедшуюся потом по всем
церквам, выстроенным впоследствии.
Это то же самое направление архитектурных поисков, что апелляция
к негритянской скульптуре у Пикассо
или к лубку у Кандинского. Как должен
был бы выглядеть христианский храм
у примитивных народов, если бы они
ничего не знали о христианской традиции? Да вот примерно как эта ступа
Корбюзье в Фирмини. Даже в самих его
рисунках к этому храму есть какой-то
египетский примитивизм. Нимейер же
явно отсылает нас к миру абстрактной
математики, за его музеем стоит какое-то вневременное – пифагорейское или
просвещенческое – поклонение шару как
самой совершенной из возможных базовых фигур.
Но мы впервые присутствуем при
том, что архитектурный авангард обращается не к каким-то абстрактным
первоистокам, а к своим собственным. Построить здания Ле Корбюзье
и Нимейера сегодня – это значит развернуться, повернуть вспять, поглядеть на
истоки современного модернизма, с тем
чтобы, может быть, найти какую-то
ошибку в последующем развитии и от нее
избавиться. Это симптом нового состояния модернизма.
Вспомним ситуацию в советской
архитектуре 1960-х гг. До сих пор в истории отказа от сталинской классики
и возвращения к авангардному пути
развития есть некая обидная неясность.
Почему русские архитекторы, вместо
того чтобы вернуться к своим 1920-м годам и развивать идеи Мельникова
и Гинзбурга, стали смотреть на западную
архитектуру конца 1950-х, подражать ей
и передирать оттуда все, что удавалось
рассмотреть? Ведь именно это обрекло
соцмодернизм на вторичность в отношении западных первоисточников.
Но тогда возвращаться на сорок
лет назад было как-то психологически
некомфортно. Архитектура модернизма еще питалась пафосом прогресса,
и вдохновляться деревянными брусочками павильона «Махорка» перед
лицом полетов в космос было не с руки.
Авангардное – значит самое передовое,
последнее из того, что сделано, новые
материалы и технологии, а никак не возврат на сорок лет назад. Заметим, что
сама апология архитектурного авангарда 1920-х в 1960-е звучала весьма
специфическим образом. Селим Омарович Хан-Магомедов доказывал, что
в тот период было выработано бесконечное множество идей, которые просто не
успели использовать, что люди 1920-х
настолько обогнали свое время, что
вполне актуальны и сегодня. Вовсе не
собираюсь спорить с этой концепцией,
просто обращаю внимание на то, что
о возвращении назад здесь нет и речи.
Модернизм всегда идет вперед, и просто
сейчас все дошли до той точки, до которой давно уже, в 1920-х, добежали
Гинзбург, Мельников и Ладовский.
Сейчас – все не так. Сейчас модернизм именно возвращается назад.
Технологически здания Корбюзье и Нимейера – это просто каменный век рядом
с тем, что творят Фрэнк Гери или Заха
Хадид. Это просто монолитный бетон,
и Жозе Убрери, сотрудник Ле Корбюзье, которому пришлось на старости лет
достраивать его церковь, даже извиняется, что ему пришлось использовать
бетон более высокой марки, чем это было
задумано у мэтра – древние секреты
изготовления плохого бетона образца
1960-х гг. сегодня уже утеряны. То есть
художественная сила древних проектов,
авторитет линий, проведенных пятьдесят
лет назад великими мастерами, перечеркнули рывок технологий. Оказалось,
что новое здание Ле Корбюзье – куда
больший аттракцион, чем новое здание
с титановым фасадом, нарисованным
с помощью компьютера.
Я бы еще особенно подчеркнул,
что пятьдесят лет назад, когда здания
были спроектированы, они были никому
не нужны. Ни религиозная жизнь, ни
художественная тогда никак на них не
откликнулись, отторгнули их от себя.
Город Бразилиа прекрасно существовал
себе без музея современного искусства,
а город Фирмини так и не стал ходить
молиться в придуманную Корбюзье
церковь. Но когда и тот и другой превратились в историю, обрели авторитет
прошедшего времени – тогда здания
построили. Это означает, что единственное культурное пространство, в котором
они нашли себе место – это пространство культурной памяти, уважения
к прошлому.
Обычно я пишу «ответы» на вызовы
современной архитектуры для того,
чтобы показать, насколько остро различаются между собой классическая
традиция и модернизм, настаиваю на
том, что классика, давая ответы на те
же вопросы, которые ставит сегодняшняя архитектура, может сделать то, что
модернизм не в состоянии, насколько
она богаче и качественнее. Но здесь я не
буду этого делать. Наоборот, я не вижу
различий. Мне кажется, что в данном
случае модернизм и классика ведут себя
одинаково. Я не вижу разницы между
строительством сегодня здания Ле Корбюзье и строительством моста по проекту
Палладио в Царском Селе через 200 лет
после смерти Палладио. Темпы изменений мира в ХХ веке ускорились, между
тем послевоенным миром 1950-х гг.,
когда Нимейер и Корбюзье проектировали свои здания, и миром сегодняшним
в культурологическом смысле такая же
пропасть, как между временем, когда
строилось палаццо Тьене Палладио,
и временем, когда строился дом Тарасова
Ивана Жолтовского.
Но это означает, что у модернизма
исчезает то отличие от классики, которое
он полагает главным преимуществом – апелляция к будущему. Классика так
устроена, что для нее «золотой век» –
всегда позади, суть творческого вызова
здесь в том, чтобы сравняться по уровню
с теми великими, которые были до тебя.
Модернизм всегда апеллировал к будущему, и если он возвращается к своим
истокам, значит это отменяется. Если
в итоге 100-летнего развития оказывается, что сегодняшние звезды не могут
сравниться с Ле Корбюзье и Нимейером,
что надо вернуться в прошлое и внимательно посмотреть на деяния этих
демиургов, значит меняется сама природа модернистского движения.
Это значит, что между классической архитектурой и модернистской нет различия
в творческом методе. И там
и там нужно внимательнейшим образом
изучить прошлое, понять художественную систему, придуманную до тебя,
вжиться в систему форм, которая уже
найдена. Модернисты всегда осуждали
классику за стилизацию, но именно это
отличие отпадает. Получается, что одни
стилизуют одну систему форм, а другие –
другую, и вопрос лишь в выборе образца.
Ну а это – дело вкуса или его отсутствия.
ТОМ МЕЙН
О завершенной церкви
Сен-Пьер:
Прежде всего это волнующее душу произведение.
Проект почти полувековой давности, а он
и сегодня производит
такое острое впечатление. Для современных
архитекторов, особенно
молодых, это должно
быть очень интересно,
поучительно. Я расскажу
моим студентам, что
это стремление все еще
настолько мощное, архитектура такая сильная.
В эпоху дигитальности,
когда что угодно делается
за секунды и все преходяще, эта постройка ясно
говорит о вневременных
аспектах архитектуры,
непреходящих ценностях. Ле Корбюзье здесь
воплощает в бетоне единство человеческого духа,
он был необыкновенной
личностью XX века, обладавшей такой силой.
НИКОЛАЙ ЛЫЗЛОВ
О достраивании Ле Корбюзье и строительстве Нимейера:
Корбюзье – классик
прошлого века, он работал в другом мире, даже
со времени его смерти
сменилось несколько
эпох. Доделывать за
автором ничего нельзя,
если что-то не завершено,
нужно оставлять как
есть. Когда доделывают,
к тому же через много
лет, – это чистой воды
спекуляция, некрасивый брендинговый ход.
Если бы Корбюзье строил
эту церковь сегодня, он
бы точно сделал ее по-другому, он ведь менялся,
как и мир вокруг него,
и мы не знаем, какой
сегодня была бы его архитектура. Эта постройка –
не его произведение,
если у нее есть автор, то
скорее это Жозе Убрери.
Авторский проект это не
клише, с которого можно
сделать оттиск в любой
момент. Это партитура,
которую можно сыграть
так, а можно совсем
иначе.
У Нимейера значимо
любое проявление,
именно потому, что он
живой классик, великий
и романтический, как
Фидель Кастро. В таких
случаях ценно не произведение, а художник, он
обеспечивает подлинность
любой своей работе. Пока
мастер жив, он может
делать что угодно, это его
творчество; как только
он умер, оно становится
неприкосновенно.
Вообще, Корбюзье
и Нимейера уравнивать
нельзя, они похожи
только по формальным
признакам. Оскар – мой
современник, хоть и старший, Корбюзье – нет. Он
из компании Райта, ван
дер Роэ, Татлина, мы из
совершенно разных эпох.
Зачем тратить усилия на
то, чтобы клонировать
прошлое?
вверх
|
|
|