Современная классика

Григорий Ревзин
Диалог с классикой
XVIII-MMVI - 10.08.2006

Автовокзал в Северном Гринвиче. Общий вид

В истории творчества Фостера на меня наибольшее впечатление произвело то, что новую типологию офиса они с Бакминстером Фуллером изобрели в начале 70-х гг. (проект «Климатрофис»). Но не стали реализовывать, потому что в тот момент не было нужного уровня строительной индустрии. Вот в этом – действительно принципиальное отличие Фостера от авангардистов 20-х. Он не упрощает свое изобретение, не приспосабливает его к тому, что могла дать строительная промышленность. Он не стал бы строить дом, задуманный как идеальный корабль будущего, из камышита. Для него изобретение – это не то, что нужно реализовать любым способом. Если нет адекватного способа – лучше не реализовывать, подождать, пока способ появится. И глядя на его только что построенную библиотеку Свободного университета Берлина, практически полностью реализующую идеи Климатрофиса тридцатилетней давности, понимаешь, что ждать имело смысл.

Автовокзал в Северном Гринвиче. Интерьер

С одной стороны, он изобретатель, с другой – перфекционист. Любую вещь, которую он делает, он доводит до высшей степени технического совершенства. Инженеры, работающие со сложными системами вроде атомных станций или космических кораблей, обычно смеются над архитекторами – с их точки зрения, любой архитектурный проект – это детский сад по сравнению с тем, что приходится придумывать им. Фостера принято называть основателем хай-тека, что не совсем верно, тут рядом с ним несколько фигур – Ренцо Пьяно, Ричард Роджерс, например. Но он действительно проектирует архитектуру так, будто это атомные станции – с той же невероятной степенью дотошности, законченности, сделанности, с какой проектируются сложнейшие инженерные системы. Я бы сказал, что американский дух изобретательства Фуллера соединяется в нем с совершенством английской инженерной культуры.

Мост Millenium в Лондоне

И все же две эти черты – изобретательство и перфекционизм – не создают Фостера. И то и другое, собственно, главные свойства современной архитектуры. Фостер здесь делает то же самое, что делают все современные архитекторы – возможно, он просто делает это лучше. Но помимо этого у него есть нечто, чего не делает никто.

Штаб-квартира компании Swiss Re в Лондоне

Простой пример. Автовокзал в Лондоне, в Северном Гринвиче. По функции это пересадочная станция – здесь люди, приезжающие в Лондон из загорода, оставляют свои машины и пересаживаются на метро или на автобусы. По форме это полукупол, который раскрыт в сторону примыкающей площади. Очень понятное и ясное сооружение, и, вероятно, многие архитекторы сделали бы его таким же. Но вот что сразу же бросается в глаза. Во-первых, линия, по которой отрезано полкупола, это не прямая, а достаточно сложно изгибающаяся кривая, похожая на абрис раскинувшей крылья птицы. Во-вторых, и сам абрис полукупола изгибается точно так же – как два крыла с перемычкой в центре.

Девяносто девять процентов архитекторов никогда бы так не сделали, просто потому, что логика технической формы этого не требует. Техническая форма требует простоты, сделать правильный купол проще, чем купол с двумя вспарушенными крыльями, разрезать купол проще по прямой, нежели по кривой. Техногенной форме, конструкции, функции этого не нужно. Фостер делает здание такой формы, объясняя это тем, что солнце, двигаясь вдоль этого здания, благодаря такой форме наилучшим образом освещает его на всю глубину естественным светом. И это для него принципиально важно – благодаря такому решению тратится меньше энергии, не нужно жечь электричество, да и люди чувствуют себя лучше при естественном освещении.

Реконструированный двор Британского музея в Лондоне

Это постоянный сюжет Фостера. Для него экологический аспект архитектуры является едва ли не ключевым. «Почему мы постоянно вводим искусственный свет, когда можно проектировать здания, полные естественного света? Зачем нужны дорогостоящие системы кондиционирования там, где можно попросту открыть окно?» Такие вопросы постоянно встречаются в его текстах, его проекты оказываются ответами на них.

«Зеленая» идеология не слишком популярна в России, а если популярна, то только на уровне борьбы против загрязнения дикой природы вредными выбросами предприятий. Возможно поэтому фостеровские попытки сделать здания экологически более корректными сами по себе вызывают скорее вежливое сочувствие, чем непосредственный энтузиазм. Но здесь есть другая сторона дела. Его «зеленые идеи» оказываются основанием для своеобразного «оестествления» архитектуры, они определяют некую неожиданную специфику его архитектурной формы.

Техногенная форма сама по себе искусственна, и с искусственностью связана ее выразительность. Идеальное произведение модернистской архитектуры – стеклянный куб, парящий над землей и не касающийся ее (скажем, собственный дом Филипа Джонсона), и этот идеал основан на минимизации контакта человека и природы. Дом в современной архитектуре, повторюсь, это машина для жилья и для всего остального, а природа не знает машин. А идеология любой хорошей машины – минимизация природного воздействия.

Новый купол Рейхстага в Берлине

Когда благодаря «зеленой» идеологии архитектура начинает основываться на таких вещах, как свет солнца или движение воздуха, она начинает меняться в своих основаниях. Дом теперь говорит не то, что он стоит в этом месте, несмотря на то, что здесь холодно, темно и ветрено, несмотря на чудовищные окружающие условия, он больше не рассказывает о силе людей, способных противостоять природе. Наоборот, он говорит о том, что стоит в этом месте, потому что здесь вот так светит солнце и вот так движется воздух. Это принципиально другая архитектура. Именно из-за этого ее качества я говорю, что, являясь частью современной архитектуры, Фостер вместе с тем полностью переосмысляет ее принципы.

То, что происходит с автовокзалом в Северном Гринвиче – появление сложных кривых вместо простой техногенной геометрии – ближе всего к тому, что в ордерной античной архитектуре называется курватурами – искривлениями геометрии храмов для придания им оптической устойчивости. Пожалуй, самый поразительный в этом смысле проект Фостера – это Swiss Re. В мире существуют тысячи небоскребов, Фостер построил первый небоскреб с энтазисом. Энтазис – скульптурное расширение ствола колонны, подчеркивающее действующие внутри нее тектонические силы, – это частный случай курватур. И благодаря ему фостеровский небоскреб не выглядит как техногенная форма. Он кажется естественным, как античная дорическая колонна (уже после него Жан Нувель построил своего рода ионическую колонну-небоскреб – Торре Акбар в Барселоне).

Я недаром провожу аналогии с классической архитектурой. Изобретательство и перфекционизм переосмыслены здесь еще одной категорией, которая вовсе не свойственна ХХ веку. Мне кажется, что в архитектуре Фостера, благодаря его «зеленым идеям», на свет неожиданно выходит прочно забытая сегодня категория архитектурной и уж тем более художественной формы – гармония. По сути, пытаясь сделать здание более экологичным, он занимается нечем иным, как гармонизацией архитектуры и ее окружения, ищет гармонию соединения здания и природы. И именно это, на мой взгляд, встраивает его в перспективу европейского искусства от античности до сегодняшнего дня.

Я думаю, отсюда рождается одно из наиболее интересных направлений его архитектуры – его реконструкции. Норман Фостер создает, пожалуй, наиболее интересную версию взаимодействия современной и традиционной архитектурных фактур. Принцип жесткого противопоставления нового, сегодняшнего пласта и старой архитектуры сегодня принят во всей Европе (кроме России), и Фостер ему следует. Однако только у него новый, техногенный архитектурный пласт не выглядит агрессивным оружием, а исторический – израненным экорше, как это принято в большинстве радикальных реконструкций. В большинстве проектов ему удается удерживать их в состоянии равновесия.

Я помню то поразительное впечатление, которое произвело на меня его перекрытие двора Британского музея. Вероятно, конструкция этого стеклянного покрытия рассчитана исходя из сложных отношений инсоляции и вентиляции, и, вероятно, это идеальное математическое решение, тем более что рассчитывали ее с помощью программ проектирования самолетов. Но помимо этого технического совершенства в ней есть пластическая гармония. Когда ты находишься в замкнутом дворе, твой глаз всегда захватывает некоторое количество неба – немного, но захватывает. Если пространство перекрыто ниже этого естественного уровня, то оно производит давящее впечатление, если выше, то, напротив, ощущение некой выспренности. Я ни разу не видел, чтобы кто-то попал точно в эту границу. Фостер попал – в его дворе покрытие располагается ровно по границе естественного зрения человека, который просто идет вперед, не поднимая специально головы. Более гармоничного пространства в сегодняшней архитектуре я не видел.

Главное слово в архитектурном словаре Фостера – sustainability. На русский язык этот термин трудно перевести – это одновременно независимость и устойчивость к внешним воздействиям. Архитектура должна быть построена так, чтобы в минимальной степени нуждаться в чем-то внешнем: электричестве, отоплении, вентиляции – она должна черпать силы в себе самой, в естественном ходе вещей, от солнца, земли и воздуха. Я бы, пожалуй, перевел этот термин русским словом «самостояние». У него есть своеобразный архаический привкус классицизма, но может быть это уместно. Я напомню, что формула классики по Винкельману – «благородная простота и спокойное величие», что собственно и является развернутой формулировкой идеи самостояния. Парадоксальным образом, архитектура – на других основаниях и с другой стороны – но возвращается к этому идеалу.

У лорда Фостера есть знаковая постройка – Carre d’Art в Ниме, в южной Франции. Многофункциональный комплекс, поставленный прямо напротив древнеримского храма, который в истории европейской архитектуры традиционно называется Maison Carre. Я не буду разбирать крайне остроумного и изобретательного решения этой постройки, я хочу сказать о другом. Придя к тому же масштабу и тем же пропорциям, что и римский храм, Фостер намеренно сопоставил свой объем с античным. Как вызов и ответ. Как равного равному. Как два самостояния. Остается вопросом, получается ли это. Но попытка налицо.

<<вернуться

вверх