Современная классика

Григорий Ревзин
Архитектура модернизма и рынок
XIII-MMV - 27.03.2005

Фрагмент фасада престижного жилого дома 1970-х годов на Ленинском проспекте в Москве. Современное состояние

Сегодня принято считать, что дух творчества и поиска полностью принадлежит авангардному направлению в архитектуре, любая иная архитектура полагается коммерческим строительством. На Биеннале 2004 года в Венеции главному куратору Курту Форстеру был задан вопрос: «Почему на выставке нет никакой классической архитектуры?» На что Форстер, историк архитектуры, известный своими книгами о Ренессансе и о неоклассицизме конца XIX – начала ХХ века, ответил: «Но ведь сегодня нет никакой классики, кроме коммерческого строительства». Эта точка зрения очень характерна для сторонников модернистской архитектуры, в том числе и русской. Юрий Аввакумов афористично выразил это в следующей формуле: «архитектор-авангардист – творец, архитектор-классик – продавец».

Согласно этому, классика, по-видимому, должна в большей степени соответствовать принципам рыночной экономики. Однако реальность прямо противоречит такому осмыслению ситуации. Классическую архитектуру дороже проектировать, она требует больших затрат времени, проект в классическом стиле трудно довести до рабочего проектирования, поскольку ее язык не родственен современному инженерному, но при этом архитектор не получает больше денег за проект в классическом стиле. Если классики – продавцы, то продавцы экзотические – это люди, изготавливающие дорогостоящий товар с целью продать его по той же цене, что и более дешевый. Логика такого экономического поведения представляется таинственной. С чисто экономической точки зрения, если цель архитектора – деньги, ему лучше работать в модернизме.

Взгляд на архитектурную классику как на коммерческое искусство вырастает из идеологии модернизма. Авангард родился как искусство антибуржуазное, послевоенный модернизм утверждался как социально ориентированная архитектура. И то и другое позиционировалось как некоммерческое искусство, противостоящее буржуазным ценностям. Классическое искусство как то, с чем модернизм боролся, оказывалось ценностью буржуазной, и отсюда коммерческой.

Однако это ситуация полувековой давности. Есть некоторая загадочность в том, что авангарду при всем его антибуржуазном пафосе удалось так удачно вписаться в современный рынок. Попробуем в этом разобраться. Логика, в соответствии с которой авангардист является творцом, а классицист – продавцом, основана на том, что производство нового есть ход против сложившейся экономической системы и, следовательно, ход некоммерческий. «Новое», прогрессивное есть некоммерческая ценность, она основана на мифологеме прогресса. Суть мифологемы – в отождествлении научно-технического прогресса с прогрессом социальным и, соответственно, в трансформации всех гуманитарных институций (государства, искусства, образования и архитектуры в числе прочего) в инструменты прогресса. Новое в рамках этой мифологемы ценно постольку, поскольку улучшает жизнь человечества, природа ценности здесь носит квазирелигиозный характер – новое ценно как благо, которое должно принести будущее.

Здесь нет смысла вскрывать мифологическую природу этой идеи. С одной стороны, с конца 80-х гг. это делают все, кому не лень, с другой – любой человек, хоть сколько-нибудь задумывавшийся над историей ХХ века, приходит к выводу о конце прогресса без всякой посторонней помощи. Технический прогресс улучшает технику, а не жизнь. Все те институты, которые основывались на идее прогресса – будь то социалистические и либеральные государства, прогрессистские партии, система образования, система идеологий и т.д. и т.п., – к концу ХХ века начали переживать кризис.

Есть, однако, два вида искусства, на которых крах прогресса отразился в очень малой степени – архитектура и дизайн. Преодолев краткий постмодернистский эпизод, они продолжают искать новое и успешно получать за это деньги. Это крайне странно – как можно убедить общество в пользе культа, в который никто не верит?

Рискну предположить, что архитектурно-дизайнерский авангард опирается на какую-то другую ценность нового, которая конституируется вне всякой связи с мифологемой прогресса. Стоит поставить вопрос таким образом, и все отмеченные странности разрешаются сами собой. То новое, на которое сегодня опирается модернистская архитектура – это вовсе не романтическая некоммерческая новизна неизведанного, а институт «нового товара».

Новый товар проблематичен только в рамках архаических экономических систем, когда топоры меняют на баранов и наоборот – тут трудно вклиниться с чем-то новым и заставить менять все это на «черные квадраты». Но для общества потребления новый товар – это не возмущение системы, а норма ее функционирования. Любой производитель постоянно сообщает о принципиальной новизне своего очередного товара просто постольку, поскольку непонятно, каким образом заставить потребителя отказаться от того, что у него уже есть, и заставить покупать новое.

«Новое как прогресс» и «новое как товар» значительно отличаются друг от друга. Ценность нового как прогресса проектна, она заключается в некотором утверждении о будущем. Новое как товар ничего не говорит о будущем, а говорит исключительно о современности. Оно ничего не утверждает, кроме сегодняшней даты – ценность нового товара исчерпывается тем, что он отменяет ценность товара предыдущего и заставляет заново покупать то, что уже однажды куплено.

Мне кажется, что начиная с модернизма 1960-х гг. архитектура поменяла новизну прогресса на новизну товара и более не занимается поиском образа будущего для блага человечества, а исключительно поиском новых маркетинговых ходов для успешной продажи товаров. Поскольку признавать это не выгодно – роль архитектора снижается от демиурга, открывающего мир будущего, до торговца, продающего потребителю старый товар в новой оберточной бумажке – то никаких деклараций такой смены позиции нет. Напротив того, архитекторы-модернисты продолжают настаивать на том, что их новое есть новое прогресса, иные горизонты развития человечества. Я готов допустить, что субъективно они искренни и действительно продолжают стремиться к прогрессу, однако меня в данном случае интересует, как экономически функционирует их продукт, а функционирует он по логике «нового товара». И это существенное отличие от того, как функционировали проекты Корбюзье, Мельникова или Лисицкого, ибо все они были не товарами, а «проунами» – проектами утверждения нового.

Логика общества потребления заключается в том, чтобы товар покупался не тогда, когда он нужен потребителю, а тогда, когда это нужно экономическому циклу. Применительно к архитектуре желательно было бы, чтобы человек строил себе новое здание каждый раз, когда предшествующее выходит из моды – как это происходит сегодня с одеждой и с машинами. Надо сказать, что модернистская архитектура очень приблизилась к этому идеалу, и происходящий сегодня тотальный снос архитектуры, построенной в 60-70-е гг. – чрезвычайно показательный момент. Срок жизни дома стал в разы меньше, чем срок жизни человека – это принципиальное изменение самого статуса архитектуры.

Причина этого лежит отнюдь не в области творческого стремления к новизне, а в рыночных процессах. Архитектура занимает место, количество места в городе ограничено, задача рынка в том, чтобы найти механизм освобождения пространства и его нового включения в товарно-денежный оборот. Не модернизм создал эту ситуацию – но он ей идеально соответствует. Архитектура как рыночный продукт должна содержать в себе механизм саморазрушения, самоотмены, превращения себя в мусор. Модернизм придумал такой механизм, классика его в себе не содержит.

Для того чтобы понять отношения классической архитектуры к рыночной экономике, следует прежде всего осознать, что как феномен она гораздо старше рынка. Архитектура начинает функционировать как товар не ранее XIX века – с появлением типологии доходного дома, хотя, разумеется, здесь возможны исключения. До того, как правило, имеет место экономика предварительного контракта, архитектура изготавливается на заказ не с целью дальнейшей перепродажи. Здесь мы имеем принципиально иные отношения человека с архитектурой, которые можно сопоставить с отношениями человека с землей в феодальной системе ценностей. Пространство и «я» человека неотделимы друг от друга (неотчуждаемы), и «я» конкретного человека входит в некий временной континуитет (моя семья, мой род, мой народ, мой город) через самоотождествление с пространством. Именно эту логику неотчуждаемого от человека континуитета, логику проекции субъекта в пространство и выражает классическая архитектура. Она строится «на века», и ее ценность вырастает по мере ее старения. Можно ввести понятие выразительности экономики пространства – очевидно, что выразительность товара и выразительность проекции «я» в пространство должны быть принципиально различны. Товар требует максимальной стандартизации пространства, проекция «я» – максимальной индивидуализации. Товар требует максимальной выразительности в момент продажи, проекция «я» – максимальной устойчивости образа пространства во времени. Товар подразумевает как можно более широкий вкус потребителя, проекция «я» – наоборот.

Исходя из сказанного уже понятно, что классика по своей природе – феномен не рыночный, и даже, можно сказать, антирыночный. С точки зрения отношений с будущим классика и авангард сегодня диаметрально поменялись местами. Модернизм перестал предсказывать будущее и занимается только тем, что отменяет прошлое для включения освободившегося пространства в товарно-денежный обмен. То есть модернистское здание более не говорит о том, как данное место будет выглядеть в будущем – только в настоящем. Классическое, напротив, именно на обладание будущим и претендует. Оно пытается придумать образ для этого места навсегда.

Вопрос в том, каков тогда экономический ресурс классики в рыночной экономике. Мне кажется, что, осознав природу классической архитектуры как не-рыночного образования, мы более или менее отвечаем на этот вопрос. Внутри чисто рыночной схемы эти ресурсы отсутствуют, они возникают рядом с ней.

Дело в том, что стабильно функционирующий рынок всегда содержит в себе анклавы предшествующих экономических систем, которые работают как своего рода «выходы из рынка». Возьмем, скажем, такой хрестоматийный пример, как сокровища. Сокровища – типичный пример не-рыночного существования богатств, деньги изымаются из экономического оборота и откладываются «на потом». Казалось бы, рынок должен полностью отменить сокровища, и он этим и занимается, создавая банковский сектор экономики. Но одновременно с этим каждое нормальное государство создает золотовалютные запасы, которые функционируют уже по логике сокровищ. Их смысл не в развитии денежной системы, но в создании ей противовеса, это тот необходимый балласт, который не дает системе раскачиваться.

Классическая архитектура предлагает стратегию, в которой занятое ею пространство не несет в себе механизма разрушения собственной ценности. Соответственно, она предлагает жизненное пространство, выведенное из рынка, не теряющее ценности и не требующее обновления. Ее ценность и цена должны образовываться по принципиально иным законам, чем ценность архитектуры модернистской – плата здесь производится не за рыночный продукт, а за выход из рынка как такового. Естественным для нее является заказ через предварительный контракт и не с целью дальнейшей перепродажи; классическая архитектура в силу своего устройства не вписывается в систему товарного производства. По сути, она функционирует подобно сокровищам. И это другая экономика, которая требует особого разговора – мы продолжим тему в следующем номере «Проект Классика».

вверх