|
|
|
Ответ: Сергей Ходнев
Темницы.
«Carceri» Джованни Баттиста Пиранези
VIII-MMIII - 31.10.2003
Дж.-Б. Пиранези
Сюита «Carceri
d’invenzione»
(«Воображаемые
тюрьмы»).
Лист VI
«Дымящий огонь»
(фрагмент)
Первое издание «Тюрем» появилось, когда
Пиранези было лишь 22 года – в 1745. По
не вполне проверенным данным, гравер
создал тогда четырнадцать таблиц отнюдь
не в трезвом рассудке: заразившись по
переезде в Рим из Венеции малярией, он
болел долго и тяжело, изживая горячечный бред с помощью зарисовок – дескать,
все эти чудовищные залы не чем иным,
как бредом, и не являются. Однако
достаточного количества покупателей на
«Carceri» первого издания не сыскалось.
В 1761 году – уже прочно осев в Риме и
составив себе имя – художник вернулся
к этому циклу, причем не только добавил
к прежним 14 еще четыре таблицы,
но и переработал прежние офортные
доски. Штрихи стали более глубокими
и беспокойными, появились новые, еще
более странные атрибуты, да и вся атмосфера в целом стала куда более тягостной
и пугающей. Если первое издание тюрем
еще можно было с громадной натяжкой
отнести к продуктам неоклассической
рефлексии, то во втором издании никакого
неоклассицизма не осталось в помине.
Именно второе издание и принесло
«Тюрьмам» их славу психоделического
шедевра. Романтики в самом буквальном
смысле бредили этими гравюрами
Пиранези; восторженные отклики о них
оставили, среди прочих, Гюго, Бодлер
и Готье, для которых «Carceri» были
образцовым художественным выражением
всего самого актуального: кошмара,
вселенского одиночества, мегаломании и
болезненной фантазии.
Лист XVI
«Столб с цепями»
Вообще, идеальным случаем проникновения «Тюрем» в литературу считается
«Исповедь англичанина, употребляющего
опиум» Томаса де Квинси. Что на первый
взгляд немного странно, ведь сам де
Квинси этих гравюр не видел и писал
о них исключительно со слов Томаса
Кольриджа, да притом по памяти. Тем не
менее, трудно удержаться от того, чтобы
не процитировать пассаж «Исповеди»,
о котором идет речь – очень уж
показательна эта романтическая рецепция
пиранезиевских фантазий именно в
контексте наркотического «трипа».
«Много лет назад, когда я рассматривал «Римские древности» Пиранези,
м-р Кольридж, стоявший рядом, описал
мне гравюры того же художника, но из иного цикла, под названием «Сны». В них
запечатлелись картины тех видений, что
являлись художнику в горячечном бреду.
Некоторые из этих гравюр (я привожу по
памяти лишь рассказ м-ра Кольриджа)
изображали пространные готические
залы, в которых громоздились разных
видов машины и механизмы, колеса и
цепи, шестерни и рычаги, катапульты и
пр. – выражение опрокинутого сопротивления и силы, пущенной в ход. Пробираясь на ощупь вдоль стен, вы начинаете
различать лестницу и на ней – самого
Пиранези, пролагающего себе путь наверх;
следуя за ним, вы вдруг обнаруживаете,
что лестница неожиданно обрывается
и окончание ее, лишенное балюстрады,
не позволяет достигшему края ступить
никуда, кроме бездны, разверстой внизу.
Не знаю, что станется с бедным Пиранези,
но по крайней мере очевидно, что трудам
его до некоторой степени здесь положен
конец. Однако поднимите взор свой и
гляньте на тот пролет, что висит еще
выше – и опять вы найдете Пиранези,
теперь уже стоящим на самом краю
пропасти. Но зрится вам новая невесомая
площадка, и вновь несчастный Пиранези
занят высоким трудом – и так далее, до
тех пор, пока бесконечные лестницы
вместе со своим создателем не потонут под
мрачными сводами».
Тут, как справедливо отмечают все, кто цитирует эти строки в связи с
«Тюрьмами», редкое предложение
обходится без несообразности. С
формальной стороны язык «Carceri»
имеет мало общего с готикой. Далее.
Исследователи чуть ли не под микроскопом рассмотрели все восемнадцать
гравюр и ни на одной из них не
обнаружили лестницы, которая просто
так обрывалась бы над бездной: при том,
что совершенно непонятно зачастую,
что с чем пиранезиевские лестницы
связывают, они определенно куда-то ведут. Ну, и видеть в крохотных
человечках, изредка блуждающих в
глубинах «Тюрем», самого Пиранези –
конечно, допущение тоже весьма вольное,
хотя и объяснимое: романтикам до жути
хотелось, чтобы насочинявший такое
художник представлял себя внутри всего
этого кошмара. Между тем композиция
всех листов «Тюрем» построена как раз
на ощутимом «пороге» между зрителем/
художником и изображаемым пространством. Созерцающий всякий раз стоит у
некоего портала, видимого или подразумеваемого, а сам вид очередной «темницы»
изображен так, как будто он находится на
значительном расстоянии от этого портала
– иначе было бы неозможно охватить
все пространство снизу доверху, как это
делает Пиранези. Может быть, романтики,
не отдавая себе отчета в этих искусных
несообразностях перспективы, именно за
них и ценили «Carceri»: с одной стороны,
гравер распахивал перед ними мучительные бездны, а с другой – как бы хватал их
за фалды в последнее мгновение, когда
они туда уже низвергались. Ощущения
сродни «Аттису» Катулла – поэт сначала
описывает всякие дикости, а потом, сам
испугавшись, заклинает Кибелу: «Пусть
пребуду в отдаленье от твоих чудовищных
тайн! // Пусть других пьянит твой ужас,
твой соблазн безумит других!»
Лист III
«Круглая башня»
Горячка горячкой, но все-таки
хочется найти «Тюрьмам» хоть какую-то предысторию, помимо клинической.
Принято считать, что главным наставником Пиранези был Тьеполо. Конечно,
провести прямую линию между
ликованием плафонов венецианского
живописца и мрачным нагромождением
пиранезиевских «Тюрем» довольно
затруднительно. Но тут надо не забыть,
что Тьеполо был еще и великолепным
гравером и оставил немало офортов
вполне фантасмагорического содержания
– однако с архитектурой они имели
мало общего. Гораздо более плодотворно
вспомнить, с кем Пиранези общался в
Риме: а это были несколько художников
семьи Бибиена (трактат Бибиены-отца
«Architettura civile» Пиранези, скорее
всего, знал на зубок еще в юности), Филиппо Юварра и Джузеппе Валериани.
Все – театральные художники, слава
позднебарочного оперного театра (не
исключая и архитектора Юварру, который
в то время тоже работал в римских театрах
по части декораций). Добавим к ним еще
и Джованни Паоло Паннини, который
в театре напрямую не работал, но был
широко известен в Европе как мастер
перспективных ведут, вымышленных и
взятых с натуры. Этот круг знакомств
объясняет очень многое в «Тюрьмах».
далее>>
вверх
|
 |
|
