приглашаем посетителей сайта на форум
16.12.2009/ содержание и все опубликованные материалы номера XXIX MMIX
01.05.2009 / содержание и все опубликованные материалы номера XXVIII MMIX
20.01.2005 / Открыт раздел "Тексты", в котором опубликованы книги Г. Ревзина
"Неоклассицизм в русской архитектуре начала XX века" (М., 1992) и
"Очерки по философии архитектурной формы" (М., 2002)

     тел.(495) 623-11-16  

О журнале
 
Подписка
 
Форум
 
Что делают
ньюсмейкеры?
 
Зарубежные
новости
 
Вызов - Ответ
 
Путешествие
 
Культура
 
SOS
 
Современная
классика
 
Вещь
 
Исторический
очерк
 
Школа
 
Художественный
дневник
 
Дискуссия
 
Объект
 
Спецпроекты
 
Книги
 
Тексты
 
[архив
номеров
]

 

 

Путешествие

Питер Нойвер:
«Все говорят, что я полностью изменил МАК»
IX-MMIII - 14.01.2004

 

Григорий Ревзин
Мы с вами познакомились в Венеции, где вы были членом жюри Венецианской архитектурной биеннале 2000 года, вы тогда присудили премию за фотографию Илье Уткину, за что я в качестве тогдашнего комиссара Российского павильона пользуюсь случаем в очередной раз вас поблагодарить. Я знаю вас как куратора, как автора книг о современной архитектуре, но я никогда не видел вас в вашем музее. И, с другой стороны, я хорошо знаю этот музей, потому что здесь рождалось академическое искусствознание. Хочу спросить: как такой радикальный и авангардный человек, как вы, может заведовать таким академическим музеем?

Питер Нойвер
Ну, это не совсем академический музей. Когда Рудольф фон Эйтельбергер его основывал, то им руководила идея воспитания вкуса. Совершенно бессмысленная сегодня, но тогда весьма авторитетная. Но что-то в этой идее есть… Это ведь была своего рода утопия. Сам придумал проект, сам нашел под него деньги, сам нашел архитектора, построил такой музей, какой ему хотелось – это был личный проект. Это впечатляет. Людям свойственно стремиться к союзам, партиям, и в результате мы всегда имеем компромисс. Сегодня все ценят компромиссы, но по-настоящему ценным является именно бескомпромиссный проект. Человек взял и сделал то, что он хотел. Потом можно с ним не соглашаться и можно его критиковать, но уже есть, что критиковать. Все говорят, что я полностью изменил характер музея. Действительно, я позвал современных художников, чтобы каждый из них сделал свой вариант экспозиции. Теперь музей – не только коллекция вещей, но и коллекция художественных жестов, в каждом зале. Но мне кажется, что я продолжаю ту же линию, которую начали основатели музея. По сути ведь что получалось? У нас был музей искусства без искусства – музей декоративно-прикладного искусства. Есть такое бредовое изобретение – музей дизайна. Дизайн сам по себе ведь не является искусством, он всегда следует за искусством. Дизайнеры – это не первооткрыватели. Как вот этот парень, француз, который по всему миру делает рестораны, забыл фамилию…

Г. Р.
Филипп Старк?

П. Н.
Ага. Все журналисты помнят – я специально проверяю. А он ничего не изобретает, и искусства здесь нет. Старка, его вообще бы не было, если бы не существовало искусства, – он берет оттуда и переносит. Дизайн – не оригинальное искусство, это не очень интересно. Я не хочу неинтересного музея. Поэтому я ввел современных архитекторов, которые трансформировали залы – естественно, сохранив все подлинное, но при этом полностью изменив характер пространств.

Г. Р.
А вы полагаете, что современные художники и архитекторы что-то изобретают? На мой взгляд, они уже довольно давно повторяют то, что изобретено в первой половине века. Это повторение модернистского проекта, причем очень дидактическое. Вообще, на мой взгляд, нет больших консерваторов, чем современные художники.

П. Н.
У меня сейчас проходит выставка Захи Хадид. Вы не находите ничего нового в ее архитектуре?

Г. Р.
Когда я ходил по этой выставке, мне показалось, что эта архитектура не столько создана для того, чтобы в ней ходить, сколько чтобы плавать. Центральная инсталляция вообще напоминает пространство для дайвинга.

П. Н.
Прекрасная аналогия. Именно плавать. Я никогда не мог понять, почему у себя дома, в интерьере мы должны еще куда-то ходить. Совершенно идиотская ситуация. Гораздо удобнее передвигаться уже «лежа», то есть плавать.

Г. Р.
Но это же какая-то фантастика.

П. Н.
Знаете, когда-то я интервьюировал Заху Хадид, она мне сказала, что ее очень интересует «визионерская архитектура», та, которая строит что-то, сегодня невозможное. Потому что через 15 лет все это вдруг становится реальностью, повседневностью быта. И вот теперь ее казавшиеся фантастическими проекты реализуются. С тех пор, с нашего интервью, прошло ровно 15 лет.

Г. Р.
Вы как-то очень традиционно, по-модернистски апеллируете к идее будущего. Вам не кажется, что будущее сегодня уже не модно?

П. Н.
Я чувствую свою связь с модернистским проектом. На мой взгляд, модернистский проект не завершился. У него есть внутренний резерв – к нему в любой момент можно вернуться. Ведь смысл модернистского проекта заключался в том, чтобы полностью изменить жизнь людей. Всех людей, везде. А в реальности речь идет только об очень ограниченных экспериментах с домами и интерьерами нескольких богатых людей плюс несколько общественных зданий. Модернистский проект не создал городской структуры, все города Европы остались в сущности такими же, какими они были. Исключение, пожалуй, составляет Бразилиа Оскара Нимейера, которую очень ругали – что это и недогород, и что он разваливается, и что там трудно жить. Но это целостный модернистский город. Ну и, разумеется, города в СССР.

Питер Нойвер
Лестница-терраса в саду
МАК, 1991-1993

Г. Р.
Я как раз хотел вас спросить – как же так? У нас как раз провал урбанистического модернистского проекта, обернувшегося кошмаром спальных районов, привел к разочарованию в современной архитектуре. И у нас модернистский проект никогда не был темой нескольких богатых людей, наоборот, это было для миллионов бедных. Зачем нам возвращаться к модернистскому проекту?

П. Н.
Вы правы, но… Извините меня, но сегодняшняя московская архитектура – ужасна. Вся ужасна и ваши попытки стилизовать прошлый век, и ваши попытки стилизовать современную западную архитектуру. Мы приезжаем в Россию, потому что сегодня в мире нет ни одного современного течения в архитектуре и в искусстве, которое не начиналось бы в России. Как мне уже не раз объясняли, иностранец, приехавший в Россию смотреть конструктивизм, – это почти комическая фигура. Отлично, но когда мне, с моим комичным уважением к конструктивизму, показывают вашу современную архитектуру, я не могу понять. Мне кажется, тем, кто ее показывает, стоило бы ее прятать – настолько это неприлично.

Г. Р.
Но, несмотря на столь критическую оценку современной российской архитектуры, вы все-таки проводите в России какие-то программы.

П. Н.
Гораздо меньше, чем хотелось бы. Вы знаете, я тут тоже не все понимаю. У вас есть уникальный музей архитектуры с великолепной коллекцией. По любым меркам – не только по нашим, а и по вашим тоже – абсолютно нищий. С бюджетом что-то порядка $250 тыс. в год. По моим представлениям, это национальный позор. Это значит, что вы не можете сделать ничего, бюджет любой серьезной выставки гораздо больше. Я пытаюсь взаимодействовать с Музеем архитектуры, но я не могу тратить бюджет МАК на Музей архитектуры в Москве.

Г. Р.
Ну, можно находить частных спонсоров.

П. Н.
Я умею находить деньги на свои проекты. Но я никогда, ни разу, не поставил ни одного логотипа спонсора на свои выставки. Так делают все, во всем мире, но это вовсе не значит, что это хорошо. Либо мы музей, либо мы банк или политическая партия. В конечном счете, выставка, на которой стоит логотип партии, обесценивается. Вовсе не потому, что эта партия плохая, а потому, что мы доказываем, что искусство не имеет самостоятельного значения. Искусство и так сегодня никто не уважает, а мы еще и усиливаем впечатление, что его роль – служебная. Получается, что выставка – не демонстрация достоинства какого-либо явления, а демонстрация отсутствия у него достоинств. Я не хочу делать такие выставки. То, что я сейчас делаю в России – это попытка как-то помочь дому Мельникова.

Г. Р.
МАК покупает дом Мельникова?

П. Н.
Что вы, нет, разумеется. Просто у МАК есть программа поддержания частных домов архитекторов. Мне кажется, мы должны не только содержать нашу коллекцию, но и заботиться о поддержании таких исключительных объектов по всему миру – неважно, в Америке, где мы ведем программу по спасению дома Шиндлера (вилла Рудольфа Шиндлера, австрийского архитектора-авангардиста, создавшего частный стиль вилл звезд Голливуда 1930-х гг. – Г.Р.), или в России. Я вообще не думаю, что частные дома такого уровня нужно выкупать. Зачем? Что там делать?

Г. Р.
Музей.

П. Н.
Вот-вот. У вас в Министерстве культуры некоторые тоже считают, что надо в таких домах делать музей. И пока дом не в собственности государства, пока это не музей – заботиться о нем не надо. Я вам хочу сказать – это тупик. У нас в Австрии 25 домов-музеев Моцарта. Это катастрофа. Дом, в котором нет обитателя, дом, в спальню которого ежедневно заходят пятьдесят человек – это уже не дом, это бессмысленный артефакт. Но и не музей, потому что там нечего показывать. Ни то ни се, никчемное строение, лишенное какой-либо ценности, почему-то принадлежащее государству. Вопрос ведь предельно ясен. Что нужно обществу? Чтобы сохранялся дом Мельникова. Частный жилой дом в центре Москвы. При чем тут музей? При чем тут собственность? Нам нужно, чтобы дом сохранялся в том статусе, в котором он есть, а вовсе не сделка с недвижимостью.

Г. Р.
Согласен с вами. Но мне кажется характерным, что вы, настолько устремленный в радикальный эксперимент человек, так много думаете, что нам делать с домом Мельникова, и ничего не можете сказать о том, что нам делать с современной архитектурой, кроме того, что ее нужно прятать. Именно в этой сосредоточенности сторонников модернистского проекта на его истоках я и вижу доказательство их консерватизма.

П. Н.
То, что вы не можете различить пугающее вас индустриальное строительство позднесоветского времени и модернистский проект – это говорит о том, насколько для вас закрыта ваша собственная традиция. Про советскую архитектуру – и я имею в виду не только конструктивизм, но и архитектуру сталинского периода – можно сказать разное, но это был выход. Это был выход из рутинности повседневного существования, и именно поэтому она стала образцом для всего мира. Вам необходимо потянуться к этой традиции – и это для вас единственный путь. Никаких других нет. Я не верю ни в конкурсы, ни в приезды западных звезд – это ничего не меняет.

Г. Р.
Вы не считаете, что приезд иностранцев был бы для нас полезен? Заха Хадид нас не спасет? И конкурс на Мариинский театр, скажем, по вашему мнению, ничего не меняет в нашей архитектуре?

П. Н.
Западные звезды – это особый мир. Я их всех хорошо знаю, многие – мои друзья, многие у меня выставляются, но я не питаю по их поводу иллюзий. Это замкнутый мир людей, не связанных с национальными школами, никак с ними не взаимодействующий. У тебя чего-то не получилось с проектом в Нью-Йорке – отлично, на следующий день ты продал тот же проект в Пекин. Ни китайская, ни нью-йоркская школа никак от этого не изменились. Что же о конкурсе на Мариинский театр, то… Знаете, это странно, но ваша атмосфера влияет даже на западных звезд. Был проект Эрика Мосса, теперь Доминик Перро сделал проект, использующий ту же идею, и выиграл. Среди этих звезд вообще-то так не бывает, чтобы один повторял идею другого. У вас, я знаю, так принято, одного архитектора отстраняют, другого назначают, чтобы он делал то же самое – но звезды так не делают. Они потому и звезды, что неповторимы.

вверх

 Архив

     

14.01.2004 IX-MMIII
Григорий Ревзин
Конец искусствознания
Москва–Вена–Берлин–Москва

     

14.01.2004 IX-MMIII
Питер Нойвер:
«Все говорят, что я полностью изменил МАК»

     

 Архив раздела

   
XXIX-MMIX
   
XXIV-MMVIII
   
XXIII-MMVIII
   
XXII-MMVII
   
XXI-MMVII
   
XX-MMVI
   
XVIII-MMVI
   
XVII-MMVI
   
XV/XVI-MMV
   
XIV-MMV
   
XIII-MMV
   
XII-MMIV
   
X-MMIV
   
IX-MMIII
   
VIII-MMIII
   
VI-MMIII
   
V-MMII
   

IV-MMII

   

III-MMII

   
 

II-MMI

   
 

I-MMI

   

 


Rambler's Top100


     тел.(495) 623-11-16 

Rambler's Top100

 © Проект Классика, 2001-2009.  При использовании материалов ссылка на сайт обязательна