Что делают ньюсмейкеры?

Владимир Белоголовский
О модернизме с видом на Центральный парк
Беседа с Чарльзом Дженксом, ведущим британским критиком и теоретиком архитектуры
XXII-MMVII - 11.12.2007

Утро встречи с Дженксом складывалось для меня не самым лучшим образом. Сильнейший порыв ветра сломал дорогой зонт, а проливной дождь окатил буквально насквозь. К роскошной гостинице «Мандарин Ориентал» на Коламбус Серкл я прибыл, прыгая из лужи в лужу. Пройдя мимо разодетых швейцаров и стеклянных скульптур Дэйла Чихули, я поднялся в холл гостиницы на 35 этаже. Городская суета и шум штормового ливня остались за толстыми тонированными стеклами. Через минуту сюда из своего номера – где-то за облаками – спустился Чарльз Дженкс.

Высокий, худощавый, с копной седых волос, он предстал предо мной в синем вельветовом костюме и ярко-розовой рубашке. В левой руке Чарльз держал огромный стакан с томатным соком, а в правой – свою последнюю книгу «Критический Модернизм» в красной обложке. Словно Библией, он провел ею по воздуху, указывая на залитый дождем Центральный парк, окруженный частоколом манхэттенских небоскребов, и провозгласил: «Какое прекрасное утро в Нью-Йорке!»

Я познакомился с ним в Венеции, на открытии 10-й архитектурной бьеннале – всемирной выставки, на которую раз в два года слетаются архитекторы и критики со всех концов мира на смотр новейших достижений в зодчестве. Тогда наш разговор с Дженксом был кратким, и мы договорились встретиться в более спокойной обстановке в Нью-Йорке в дни презентации его «Критического Модернизма». Принято считать Дженкса британцем. Однако он родился в Балтиморе, США, в 1939 году и получил образование в Гарварде. Он изучал там английскую литературу, а затем закончил прославленную Гарвардскую школу дизайна. Выбор архитектуры Дженкс объясняет тем, что однажды посетил очень убедительную лекцию о жизни и творчестве великого Корбюзье. Он понял, что архитектура может преобразить мир, и сделал свой выбор. В 1965 году он перебрался в Англию и спустя несколько лет защитил там докторскую степень по истории архитектуры. «Хоть я и живу в Лондоне уже более сорока лет, я считаю себя американцем и горжусь этим. Я даже предпочел не принимать британского гражданства, хотя у меня и была такая возможность», – говорит Дженкс. В Лондоне в течение более чем двадцати лет он преподавал в прославленной Архитектурной Ассоциации, где встретил многих ныне всемирно известных архитекторов и свою будущую жену – Мэгги Кесвик (Maggie Keswick). Мэгги была красивой и талантливой женщиной. Она изучала литературу, искусство, архитектуру, ландшафтный дизайн, садоводство и была успешным дизайнером одежды. В 1995 году у нее обнаружили рак груди. «Самое главное – это не терять радости от жизни, даже находясь перед лицом смерти», – говорила она. Вместе с Чарльзом в том же году они основали фонд помощи больным раком. А уже на следующий год был построен первый реабилитационный центр в Эдинбурге. Мэгги не дожила до его открытия. А популярность его оказалась столь большой, что вскоре подобные центры разрослись по всей Великобритании. Сегодня их шесть и еще шесть строятся.

Это замечательное дело, но еще и очень дорогое. В одиночку Дженкс бы его не осилил. У него есть друзья и помощники. Строительство каждого Мэгги-центра обходится в два миллиона долларов, а содержание всех ныне существующих – в десять миллионов долларов ежегодно. Все центры разные, и их, конечно же, отличает прогрессивная современная архитектура. Среди архитекторов такие знаменитости, как Фрэнк Гери, Заха Хадид, Даниэль Либескинд и Ричард Роджерс. Причем для Гери и Хадид эти постройки оказались их дебютами в Великобритании.

«Многие из них являются моими и Мэгги близкими друзьями, – говорит Дженкс. – Я дружу с Гери 35 лет. Он был на нашей свадьбе, а Хадид была моей ученицей в АА. Я вовсе не гоняюсь за трофейными архитекторами. Но вы знаете, известные имена помогают привлечь средства, и я удивлен, что еще не все бизнесы и компании используют известных архитекторов для популяризации своих брэндов».

Чарльз вырос в очень богатой и успешной семье. Его дед по материнской линии Рэймонд Перл, был знаменитым биологом, автором многих книг и первым ученым, принесшим статистику в биологию и генетику. Отец Дженкса из известной и социально активной семьи из Балтимора. Он был композитором-модернистом и выступал с сольными концертами в Карнеги-холле, который просматривается с места, где мы беседуем в это утро. Но, пожалуй, самым близким Дженксу профессионально стал его дядя – знаменитый архитектор, ландшафтный дизайнер и гравер – Чарльз Платт, среди клиентов которого были такие могущественные нью-йоркские семьи, как Асторы, Рокфеллеры и Рузвельты. Немногие знают, что Дженкс не только теоретик и критик, но и практик. Он увлечен дизайном ландшафтов. Эту страсть передала ему Мэгги, совместно с которой они создали уникальный Сад космических фантазий в собственном поместье, раскинувшемся на 120 гектарах на юге Шотландии. Дженкс работает самостоятельно. Ему помогает личный секретарь и известная художница Мэделон Вризендорп (Madelon Vriesendorp), жена лучшего друга – Рэма Колхааса. Кроме ландшафтных и скульптурных проектов в Европе, среди которых выделяется Сад Национальной галереи современного искусства Шотландии, Дженкс проектирует односемейные дома в Великобритании и США. Однако главное дело жизни Чарльза Дженкса – книги. Все они о модернизме, и написал он их, наверное, больше, чем кто-либо – около сорока, и это не считая многочисленных и дополненных переизданий. В 1969 году вышла его первая книга «Значение в архитектуре», в которой собраны статьи о семиотике архитектуры. После этого появились такие популярные книги, как «Архитектура 2000» (1971) о предсказаниях в архитектуре, «Современные движения в архитектуре» (1972), «Язык Пост-Модернистской архитектуры» (1977), «Архитектура прыгающей вселенной» (1997), «Новая парадигма в архитектуре» (2002), и «Здание-икона» (2005), в которой объясняется любопытный феномен – enigmatic signifier, что буквально можно перевести как признак загадочности, но мне больше нравится «знак к разгадке».

Владимир Белоголовский: Что такое enigmatic signifier в архитектуре?

Чарльз Дженкс: Это главный индикатор того, что сегодня понимается под зданием-иконой. Такие здания используют энигму, загадочность в очень позитивном смысле. Идея в том, чтобы создать намек на задуманный образ, а не воссоздать его точную репрезентацию. Это новый феномен, который был изобретен случайно и присутствует в таких известных проектах, как Капелла Нотр-Дам Дю-О в Роншане Ле Корбюзье или Оперный театр в Сиднее Йорна Утзона. Сегодня архитекторы пытаются достичь подобных эффектов сознательно, и это обогащает архитектуру множеством кодировок и значений. Один из наиболее ярких примеров стратегического создания образа с множеством значений – Музыкальный центр в Порто, Португалия (арх. Рэм Колхаас, 1999-2005). Это своеобразная головоломка с большим количеством метафор.

Отвлекаясь от разговора с Дженксом, подчеркну, что здание Колхааса действительно очень убедительный пример. Однажды он с гордостью признался мне, что первоначально форма была задумана для частного дома. Когда же заказчик отказался от его строительства, архитектор решил использовать необычную форму в проекте своего Музыкального центра. Для этого пришлось увеличить многократно форму и заменить комнаты на залы. На одной выставке скульптур я натолкнулся на работу Альберто Джакометти – повернутую набок абстрактную голову из белого мрамора. Она напомнила мне проект Колхааса в Порто. Дженкс же уверен, что Колхаас наверняка не видел этой скульптуры и мое сравнение случайно. Все дело в том, что в архитектурную форму было закодировано множество разных ассоциаций, часто не связанных с функцией самого здания.

Другой яркий пример – музей Гуггенхайма в Бильбао. Здание Гери навеивает бесконечное множество разных образов – русалка, лебедь, лотос, парусник, артишок, горные хребты или кит.

К чему такие гротескные игры? Сегодня архитекторы обращаются за вдохновением к самым разным сферам и образам. Почему мы не можем признать, что архитектура сама по себе богатая, сложная и самодостаточная культура?

Архитектура безусловно имеет свой собственный язык, полный архитектурных значений без всяких внешних ссылок. Главное же в том, что архитектура вообще может делать все, что ей хочется. Мы свободны в своем выборе, и это нужно понять! Вот почему мы должны быть критичными. Архитектура – это социальная, философская и духовная сфера искусства. Это искусство можно ограничить в его проявлениях, но зачем? Архитектура будет значительно богаче, если она содержит в себе абстракции, символы или элементы природы, космоса, философии, науки, анатомии, лингвистики, политики и экономики. Архитектура, обладающая качеством репрезентации, предоставляет возможность поиска символов и значений на разных уровнях. Это сближает архитектуру с людьми, потому что они начинают активно искать в ней разные значения, подобно сыщикам, пытающимся раскрыть сложное дело. Если же перед вами архитектура чистых абстракций – она лишена глубины. И, условно говоря, архитектор не оставил достаточно следов преступления, и анализировать такую архитектуру скучно. Когда символов и значений много, то вам интересно обследовать такое пространство и идентифицировать как можно больше следов.

Чего не хватает архитектуре сегодня?

Многого, но главное – более глубокого поиска новых символов. Нам нужна новая иконография. К примеру, спирали, найденные в природе, космосе или ДНК, все чаще находят отражение в современной архитектуре.

Я знаю, что больше всего вам импонирует архитектура Гауди. Что в ней есть такого, чего нет в современной архитектуре?

Самое главное в Гауди – экспрессивное олицетворение природы. Он был самым комплексным архитектором и художником. Я бы даже сказал, что его талант был равным Пикассо. Никто из современных архитекторов не дотягивает до его уровня воображения, изобретательности и способности создавать транcформативную архитектуру. В его архитектуре выражено все: романтизм, дух каталонского сепаратизма, богатейшее разнообразие природы. Давайте рассмотрим лишь фрагмент его проекта Парка Гюэль. Наклоненная бетонная колоннада, облицованная каменной кладкой, буквально выпрыгивает из-под земли, одновременно олицетворяя деревья, напряженные мускулы атлета, связки суставов и бесконечное количество метафор, соединяющих нас с природой, движением вперед и формами фантастической красоты и пластики.

Теми же словами можно было бы воспользоваться при описании архитектуры Сантьяго Калатравы.

Лишь на первый взгляд. На самом деле это всего лишь бледная имитация. Калатрава пытается продолжить артистичность Гауди в архитектуре, но его больше увлекает экспрессивная структурность. Его архитектура слишком стерильная и очищенная. Гауди же проявил себя в бесконечном множестве измерений.

Если умолчать о всех открытиях и исследованиях Дженкса и выделить лишь одно – зафиксированное им место и время символической гибели модернизма (15 июля 1972 года в 15 часов 32 минуты в Сент-Луисе, Миссури, США), то этого было бы достаточно, чтобы войти в историю. Именно в эту исторически известную минуту были взорваны три десятка высоток жилого комплекса Pruitt-Igoe по проекту Минору Ямасаки, самого невезучего архитектора современности (он также является автором уничтоженного террористами «Аль-Каиды» Всемирного торгового центра в Нью-Йорке). Комплекс Ямасаки в Сент-Луисе простоял 17 лет и успел получить множество наград Американского института архитекторов. Однако тысячи его бедных жителей не приняли мрачную, однообразную и даже сюрреалистическую архитектуру. Удручающая эстетика стала причиной социально опасного поведения жителей комплекса. Его пришлось полностью демонтировать, что явилось признанием властями города большой ошибки в политике жилищного строительства. Поддержанный корпоративной Америкой, модернизм превратился в столь массовое движение, что его упрощенные, банальные и повсеместные вариации завели современную архитектуру в тупик. Поэтому энтузиазм новой плюралистической архитектуры, возникшей в 60-е и 70-е годы прошлого века, разделяли многие. Смелые идеи Роберта Вентури, которые тот высказал в своей хрестоматийной книге «Сложности и противоречия в архитектуре», опубликованной в 1966 году, привлекли внимание архитекторов всего мира. В том числе и советских. Типовое строительство, контролируемое государством, почти полностью вытеснило всякие надежды советских зодчих на самовыражение. Неслучайно к началу восьмидесятых в советской студенческой среде зародилось новое движение – бумажная архитектура, которая впитала идеи плюрализма, став настоящей отдушиной и важной силой против серости модернизма за окном. А когда искусство создается искренне и с азартом, оно находит понимание и признание, о чем свидетельствуют десятки побед архитекторов-мечтателей на международных конкурсах.

Даже сегодня слова Вентури остаются актуальными: «Архитекторы больше не должны трепетать перед пуританским и моральным языком ортодоксальной модернистской архитектуры. Я предпочитаю элементы гибридные – пуристским, компромиссные – «чистым», искаженные – прямолинейным и непоследовательные – логичным. Я за беспорядочную жизненность, а не за очевидное единство. Я предпочитаю и то и другое, а не одно или другое; белое, черное и иногда серое, а не белое или черное». В 1975 году Дженкс впервые обозначил новую архитектуру, за которую ратовал Вентури, как постмодернистскую, т.е. архитектуру, возникшую на месте умершего модернизма. Этот термин был заимствован из литературного критицизма и, по Дженксу, пишется через тире и две заглавные буквы. Дженкс прочитал свою первую лекцию на тему подъема Пост-Модернизма в голландском университете в Делфте. Успех выступления был столь ошеломляющим, что вскоре Дженкс совершил длительное мировое лекционное турне, и везде публика встречала его на ура. Новая архитектура вселяла надежду и оптимизм. У модернизма появился мощный оппозиционер, особенно в таких странах, как США, Великобритания, Франция, Италия. Сегодня понятие Пост-Модернизм слишком размыто и его часто используют в негативном контексте. Революция, которую предсказывал Дженкс, не свершилась. Модернизм здравствует и по сей день. Однако главное, к чему призывала новая архитектура, – плюрализм путей развития архитектуры. И нельзя не признать, что, вобрав в себя элементы Пост-Модернизма, модернизм сегодня именно такой – сложный и многогранный. Критические книги Дженкса были переведены на многие языки, включая русский, хоть и не всегда легально. Но это и не важно. Он очень тепло отзывается о России. Многие годы поддерживал близкие отношения с русскими архитекторами, а в 1986 году по их приглашению посетил Москву и с тех пор мечтает побывать там вновь. Ведь если где-то и суждено случиться существенному перелому в современной архитектуре, так это уж точно произойдет в России. Это в будущем, и оно непременно настанет. А пока мне абсолютно нечего ему предъявить, и я достаю картинки «Римского дома» Михаила Филиппова, потому что это самое непохожее на то, что строится сегодня на Западе.

А такое вы видели? По-вашему это Пост-Модернизм?

Конечно. Это из восьмидесятых, из репертуара Рикардо Бофилла.

Это здание из сегодняшней Москвы. В России такую архитектуру называют новой классикой. Обратите внимание на марши колонн по спирали, как изящно врезан круглый двор в пространство между зданием и улицей. В этой архитектуре нет даже доли иронии. Разве это Бофилл?

Послушайте, пусть это будет новая классика. Какая разница? Это напоминает мне 500-летнюю героическую классику Микеланджело. К 1984 году я написал три книги про новую классику Пост-Модернизма и ничего нового здесь не вижу. К середине восьмидесятых Пост-Модернизм потерял свою энергию и превратился в пастиш, обман, колоннады для народа.

И каков же ваш диагноз? По-вашему, такая фальшивая архитектура неперспективна?

Нисколько. Дом Филлипова действительно относится к новой классике. Я вообще не против любой архитектуры. Если Пост-Модернизм хоть что-нибудь значит, то прежде всего это – плюрализм, радикальный плюрализм, который принимает разные течения, и классическое возрождение является вполне законной позицией. Другое дело, что примеры хорошей архитектуры в стиле новой классики удается встретить крайне редко.

Приведите хороший пример, не надо плохих.

Мне симпатична архитектура, помнящая о классике фрагментарно. Новая Государственная галерея (Neue Staatsgalerie) в Штутгарте (арх. Джеймс Стерлинг, 1979-1984), наверное, лучший пример Пост-Модернизма. Она полна цитат и фрагментов из египетской, греческой, ар деко и романской. Это классическое здание в плане. Оно находится рядом с музеем классики, и поэтому контекстуально такая архитектура правомочна. Но это современное здание, построенное в наше время по современным технологиям, которые архитектор нарочно выставил напоказ. То же самое можно сказать про архитектуру Альдо Росси – это живой классицизм. Что же касается так называемой новой классики, то я рассматриваю ее как реакционную архитектуру. Такие архитекторы, как Леон Криер и Деметрий Порфириос, иногда строят неплохие здания, но это не критическая архитектура, потому что классика не может существовать в современной плюралистической культуре в таком виде, как раньше. Архитектура должна иметь подтексты и признавать разные стили и языки. Создавать современную архитектуру очень непросто. Вспомните, как чех Йоже Плечник боролся с модернизмом своей персональной архитектурой в первой половине прошлого века. Возьмите братьев Весниных – великие архитекторы, фантастические, гениальные! Они были классиками. Но они также были великими конструктивистами!

На мой вопрос – обречены ли архитекторы на возвращение к архитектуре прошлого, – Чарльз говорит, что интерес к классике пробуждается в среднем каждые 30 лет. Даже Мис в своих поздних работах был классическим модернистом. Его Сигрэм-билдинг следует правилам классической архитектуры с использованием модернистских технологий. Если архитекторы не уверены в архитектуре их времени, они всегда могут обратиться к прошлому в поисках объективности и собственной уверенности. Классическая архитектура Борромини способна сделать нас счастливыми, потому что она выдержала многовековой тест времени. Мы всегда можем ею воспользоваться. В этом психологическая правда прошлого. Единственное, на чем настаивает Дженкс, это то, что архитектура должна быть критичной. Если же архитектура абстрактно занята поиском новых композиций, ей не нужно возражать, но и актуальность ее равна нулю.

А что нас ждет в будущем? Какую архитектуру можно назвать передовой и критичной сегодня?

Самая интересная архитектура сегодня – это та, которая ищет общее с природой, космосом и использует самые последние компьютерные технологии. Самыми интересными среди молодых архитекторов я бы назвал Грега Линна, Джесси Райзера, Нанако Умемото и других исследователей сложных – аморфных, каплевидных и фрактальных – форм, которые принято называть блобами, а их создателей – blobmeisters. Однако уже сейчас можно сказать, что такая архитектура становится маньеристской. Вчера я за ланчем беседовал с Питером Айзенманом, и он сказал мне, будто уже очевидно, что Заха перебарщивает. Ее архитектура больше походит на рококо. Она ее буквально выдавливает как зубную пасту из тюбика. Я с ним согласен. Многие архитекторы занимаются чистой стилизацией, и это уже напоминает то, что случилось с модернизмом в шестидесятые и затем с Пост-Модернизмом в восьмидесятые. В архитектуре утверждаются стилизация и подражание популярным образцам.

Недавно Патрик Шумахер, правая рука Захи, сказал мне, что каждое новое здание в их бюро лучше предыдущего, потому что в него вкладывают приобретенный за многие годы опыт и накопленный арсенал приемов.

Конечно же, он так думает. А на самом деле их несет по течению, и они производят бесчисленное количество вариаций своего стиля.

Что же делать?

Давайте вернемся к Гауди или обратимся к Райту и Корбюзье. Сравните великую архитектуру с сегодняшней. История может научить вас, что самое лучшее – это стандарт, по которому можно судить о настоящем. Одно из самых красивых произведений современности – временный выставочный павильон, построенный по проекту Тойо Ито и Сесила Балмонда в Лондоне летом 2002 года. Это чистая алгоритмическая архитектура. Красивая архитектура! Но такая архитектура уже превращается в рококо. Сегодня все сильное и красивое очень скоро превращается в декаденство.

Давайте поговорим о красоте. Может ли в современном обществе существовать консенсус в том, что такое красота?

Невозможность прийти к консенсусу относительно красоты не является современной проблемой. Она возникла в начале прошлого века. Не может быть никакого согласия в быстро меняющейся культуре. Бывают одномоментные согласия, но не больше. В 1997 году все согласились, что здание музея Гуггенхайма в Бильбао – это красиво, но ровно на десять минут.

Это одно из самых противоречивых зданий нашего времени, и оно больше делит людей, чем объединяет.

Я согласен, но я же говорю о первых десяти минутах. Я был на его открытии, и архитекторы со всего мира, приверженцы самых разных направлений, говорили, что все, что Гери создал до этого – ерунда, но Гуггенхайм – это настоящий шедевр. Мы снимаем шляпы. Мы живем в культуре плюрализма и конфликтов, но иногда мы находим точки соприкосновения, такие как капелла в Роншане. Эстетическое согласие – это надежда прошлого. И мы должны задуматься о том, хорошо ли это – эстетическое согласие? В плюралистической борьбе рождаются разные красоты. Сегодня существует множество красот, а никак не одна.

Посмотрите в окно и скажите мне, что это некрасиво.

Вы знаете, Нью-Йорк все же не состоялся как великий модернистский город, как предсказывали в начале двадцатого века. Этот город всегда оставался теоретическим лидером, особенно из-за присутствия здесь Института архитектуры и урбанизма, основанного Айзенманом. Но на протяжении многих лет многим выдающимся архитекторам, практикующим в Нью-Йорке, приходилось реализовывать свои идеи в других местах.

Нью-Йорк пытается нагнать упущенное, и сегодня вы практически не найдете такого всемирно известного архитектора, который бы не строил здесь по своим проектам – Фостер, Роджерс, Либескинд, Пиано, Андо, Гери, Майер, Колхаас, Херцог и де Мерон, Калатрава, Нувель, Портзампарк, Маки, Гримшоу…

Но ведь многим из них уже за семьдесят! А где они были раньше?

Они накапливали опыт в берлинах и парижах и теперь создают свои главные шедевры здесь, у нас на Манхэттене.

Хотите, я дам вам совет? Держите дистанцию критика. Будьте независимы и критичны! Будьте критичны к плохим проектам самых выдающихся архитекторов, даже если они ваши друзья и это грозит тем, что вы их потеряете. Уверяю вас, что если вы скажите правду, то они к вам вернутся.

А что такое правда в архитектуре в представлении Дженкса? Как ее распознать, обнаружить и не только донести до других, но и понять самому? Думаю, что правда – это не столько истина, сколько то, во что искренне веришь сам – сегодня и сейчас. После сорока лет размышлений о роли модернизма Дженкс совершил полный круг и диаметрально изменил своему первоначальному взгляду на роли Пост-Модернизма и модернизма. За двадцать лет популярности Пост-Модернизма в мире стиль превратился в доминирующий и популярный, вобрав в себя такие же издержки и перегибы, как до этого модернизм. Если раньше Дженкс воспринимал Пост-Модернизм как надежду на мощную альтернативу модернизму, то сегодня ему ясно, что этот стиль оказался всего лишь лояльной оппозицией модернизму, которая вовсе не стремится его свергнуть. Более того, похоже, что и в будущем любая оппозиция модернизму будет локальной и временной, и скорее ее можно будет считать лишь течением внутри глобального модернизма. Как долго будет существовать модернизм, так долго будет ему противостоять Пост-Модернизм, даже если он и поменяет свое название на что-то новое, утверждает Дженкс. Это аналогично двухпартийной демократической системе. Модернизм и модернизацию невозможно повернуть вспять. Модернизация происходит везде. Дубай превратился из земли, населенной бедуинскими племенами с культурой неолита, в очень развитое современное общество всего за тридцать лет! Экономика является двигателем модернизации, и модернизм – это культурное выражение прогресса. Прогрессивистская машина модернизма сильнее всяких измов.

К концу нашей беседы развеялись тучи и поредел дождь. Чарльз нарисовал мне на память оптимистический фигуративный образ на фоне движения машин вокруг площади на Коламбус Серкл и расписался сразу двумя ручками – красной и синей. А на следующий день мы встретились вновь в Урбанистическом центре. На этот раз он был наоборот – в ярко-розовом костюме и синей рубашке. И это я расценил как демонстративное проявление лояльности ко всем течениям архитектуры. Другими словами, любая архитектура хороша, главное, чтобы она была критической. Это и есть новый виток развития модернизма, который, похоже, будет продолжаться еще очень долго, и в этом – правда. Поэтому я с гордостью заявляю – я модернист. Присоединяйтесь!

вверх