Григорий Ревзин
Обретение формы
X-MMIV - 26.04.2004

За Бакминистером Фуллером всю жизнь тянулась репутация авантюриста и обманщика, и хотя он, безусловно, не был таким, все-таки кое-что в его заявлениях очень на это похоже. Фостер с восторгом вспоминает, что первый вопрос, который ему задал Фуллер, когда он показал тому свою первую работу, был такой: «Сколько весит твое здание?» Он думал, рассказывает Фостер, о планете, о том, что вес, приложенный к одной точке земного шара, как-то его сместит. По Фостеру – вот он, пример глобального мышления, заботы о планете. А почему-то вспоминается барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя за волосы из болота вместе с конем, не правда ли? Современный архитектурный дискурс не допускает разговора о форме. Форма – самый спорный из архитектурных вопросов, а большие инвестиции не любят споров. Любой инженерный, любой технический, даже экологический вопрос выглядит как-то надежнее, как-то перспективнее с точки зрения возможностей достижения согласия. В результате архитектор оказывается в роли барона Мюнхгаузена, маскирующего сомнительными историями свои настоящие интересы. Потому что главный интерес этого небоскреба, разумеется, не в процентовке работы кондиционеров. Главное в том, что перед нами формальный прорыв. На мой взгляд, небоскреб по сю пору представлял собой один из самых тупых архитектурных жанров. Небоскребами в ХХ веке принято восхищаться, они символизируют технологический и экономический подъем государств, с ними связаны и надежды, и национальные амбиции, и т.д., но с архитектурной точки зрения хороших небоскребов не бывает, и причина здесь проста. У небоскреба нет пропорций. Вы не можете рассчитать размер входного портала или размер окна исходя из высоты небоскреба – это несоизмеримые величины. Цоколь у небоскреба в сто и в сто пятьдесят этажей – одной высоты. Если нет пропорций – то нет и архитектурной формы. Небоскреб представляет собой архитектурное образование без формы – у него есть только размер. Именно поэтому единственное сведение о небоскребе, которое всегда сообщается – его высота, и сортируются они по высоте, и запоминаются тоже. Здание без формы, но с размером на самом деле не настолько бессмысленная ситуация, как кажется на первый взгляд. Борьба с бесформенностью многоквартирного доходного дома является по сути главным стержнем эволюции гражданской архитектуры от Великой французской революции до сталинского неоклассицизма, где эта форма более или менее нашлась. Промежуточные шаги от средневекового замка к ренессансной вилле вплоть до Палладио дают нам примерно ту же картину архитектурной материи без архитектурной формы. Русское искусствознание очень долго билось над обоснованием тончайших закономерностей живописной композиции русских монастырей, но, на мой взгляд, разгадать это дело ему так и не удалось – сколько ни объявляй бесформенность особым типом композиционного видения, формой от этого она не станет. Так что сама ситуация, повторю, кажется мне не невозможной, а напротив того, достаточно типичной. И типичным для нее является вектор развития. Он заключается в постоянных попытках эту форму найти. То, что делает в этом здании Фостер – это как раз обретение формы небоскреба. Мысленно вы можете это здание вытянуть или, наоборот, сжать – и от этого начнет меняться угол спирали, форма и размер ромбовидных окон. То есть возникла соизмеримость частей и целого, возникли пропорции, возникла своя тектоника, это значит, что здание обрело форму. Что для этого потребовалось? На первый взгляд, прием основан на полном отрыве оболочки от внутреннего содержания здания. Колпак Swiss Re физически оторван от этажей, они никак не выходят и, что даже важнее, не могут выйти на фасад, потому что спиралевидная тектоника колпака не соответствует горизонталям поэтажных членений. Но, мне кажется, дело обстоит не совсем так. Что, собственно, оказалось необходимым для того, чтобы здание превратилось в этот самый «климатрофис»? Гигантское тело пустоты, соизмеримое по размерам с небоскребом целиком. В этом, собственно, весь фокус – здание небоскреба, оказывается, должно содержать в себе ничем не заполненное пространство, и это пространство сугубо функционально – им дышат. Именно его и оформляет своим колпаком Фостер.

Сечение через оболочку и междуэтажное перекрытие

Проблема бесформенности небоскреба заключалась в том, что его части – комнаты, кубики пространства – были не соизмеримы с ним целиком. В морфологическом смысле небоскребы обладали морфизмом простых животных, состоящих из огромного количества одинаковых клеток, что-то вроде медуз или червей (соответственно и не обладали формой). У них не было частей тела, соизмеримых с организмом целиком – рук, ног, спины, у них были только клетки живой массы и неразвитые каналы движения по телу в целом. Теперь эта часть тела – легкие – появилась, и организм структурировался. Так что обретение формы только на первый взгляд связано с освобождением оболочки от ее содержимого. На самом деле она – результат реструктуризации содержимого, самоорганизации структуры небоскреба в более сложный организм.

В этом плане следует говорить о том, что здание Фостера глубоко органично – оно отражает внутреннюю структуру того организма, который живет в нем, оно обладает соответствующими пропорциями и тектоникой. «Органичность» – слово из классического арсенала, оно означает соответствие архитектуры природе. И в этой связи стоит вновь вернуться к экологии. Не есть ли архитектурная экология на самом деле не что иное, как попытка из сегодняшней ситуации и с помощью сегодняшних технологий вернуться к идеалу классической органичности?

<<вернуться

вверх