VII-MMIII - 23.06.2003
Алексей Бавыкин, Михаил Хазанов
Устная история. К 20-летию бумажной архитектуры

Детский университет ЦДА. «Детская площадка-театр». Конкурсный проект. 1-я премия
И.Лежава, Т.Арзамасова, М.Белов, В.Ламакин, В.Овсянников, М.Хазанов. Конкурсный проект «Театр будущих поколений» (Идеальный театр). 1976–1978. 1-я премия на конкурсе в Париже

То есть появились люди, но еще не было вещей. А что дальше?

Я тогда с Таней Базилевич и Олей Лысенко после работы преподавал у детей: в Доме архитекторов был Университет для старших школьников. В 1979–1980 годах мы с детьми участвовали в Международном конкурсе «Архитектура и природа» и получили сразу две премии одной командой: и первую и вторую. При этом песочный город, который получил первую премию, мы сделали с ходу – за один день, – купались, загорали, валяли дурака, вместе с детьми лепили из песка, а «зеленый город» «мучили» долго – больше месяца. Мне кажется, что бумажная архитектура, в ее классическом виде наступила с конкурса на «Дом-экспонат» и с «Хрустального дворца». Вот именно с этих шенкеншиковских-централглассовских конкурсов все началось. Все, что до них – архаический период, а здесь началась классика. В двух проектах – «Убегающем доме» М.Белова и М.Харитонова и «Хрустальном Дворце» Бродского-Уткина – определился жанр. Это точка высшего подъема, акрополь бумажной архитектуры. Слова «бумажная архитектура» еще не было, оно появилось позже, я помню, как мы его придумывали у меня дома, на коммунальной кухне, с Беловым, с Аввакумовым, когда делали выставку в журнале «Юность», но вещи уже были созданы. Возникла архитектура-концепция, что-то вроде концептуализма в искусстве. Проекты из полуреальных-полувиртуальных были полностью переориентированы в виртуальные. Возникла модель. После этого пошли новые люди, новые команды. Аввакумов, Баталов, Зайцев, Буш, Хомяков, потом – Филиппов, Бронзова, Бавыкин. Кажется, что это очень быстро – три года, не больше, но время тут как-то замедлялось. Это как детство, год за два идет. Но вот стал нарастать ком, начался проектный бум. А тогда в эти конкурсы 1981 года играли единицы.

Вы упомянули о концептуализме – насколько серьезно здесь влияние московской школы концептуалистов?

Игра, вообще-то, пошла от постмодернизма, который уже был растворен в воздухе. Книга Дженкса появилась в 1974 году, и через пару лет Евгений Асс на обозрениях в Союзе архитекторов очень подробно о ней рассказывал. Вообще надо сказать, что во многом на бумажную архитектуру повлияли обозрения, хотя сам Асс в бумажных конкурсах тогда не участвовал. Архитектурные обозрения открыли, что делается в мире. Это были клубные заседания в библиотеке Союза архитекторов. Ведь в то время вообще никакой информации не было. И Андрей Родионов, Леонид Волчек, Евгений Асс – они сделали серьезное дело. Естественно, их сообщения были со своим субъективным отношением к архитектуре и архитекторам, но и, надо сказать, они ни разу «не прокололись». Все кто был замечен, и звезды, и самые второстепенные, которых они извлекли из множества журнальных иллюстраций и публикаций, – все кем-то стали. Всех вытянули и всех нам показали. Туда ходили почти все бумажники и небумажники, и 12-я мастерская в полном составе.

Детский университет ЦДА под руководством Т.Базилевич, О.Лысенко, М.Хазанова . «Город-гора». 1-я премия на конкурсе «Архитектура и природа» в Штутгарте

Итак, начался классический этап.

Классика движения – это несколько составляющих. К 81 году определились участники и определился жанр. Дальше необходимо было оформление. Можно считать, что первой вехой была выставка в «Юности». Тогда все прозвучали, определились центральные фигуры. «Юность» вообще была левая тогда. Принципиальное значение, по-моему, имеет фигура Аввакумова. Снимать его со счетов несправедливо, бумажная архитектура могла бы состояться без многих из участников независимо от количества премий – но не без него. Он как-то перевел движение на иной уровень, раскрутил его в целое направление. Он ходил между командами – теми, кто часто даже не общался между собой. Он собирал архив, знал всех поименно, мне даже кажется, он кого-то убеждал участвовать. Он каким-то образом доставал и давал информацию, где, когда, какой конкурс – в то время это тоже было непросто и важно. Юра собрал воедино разные конкурсы – и японские и английские – и французские, и все остальные, и получился весьма представительный материал. Он стал делать выставки. Была очень интересная выставка в 1986 году, в павильоне на Патриках сразу после его реконструкции. И вот бумажная архитектура как движение определила отношения с предшественниками, с параллельными художественными течениями. Какая была программа и была ли она – не столь важно, может быть, это было достаточно размыто, по-другому и не могло быть, но тем не менее бумажная архитектура как целостное художественное явление к 1985 году состоялось. Принципиальную роль сыграла пресса. Леша Тарханов, Оля Кабанова, Ира Коробьина. Коробьина написала про Бродского-Уткина – у нее были «Хрустальные дворцы», Бродский-Уткин, Зайцев-Баталов и Слава Петренко. У Кабановой было несколько шикарных разворотов в «Декоративном искусстве». В то время каждая такая публикация значила очень много, их наверно было очень трудно пробить, но они и моральный ценз имели гораздо больший.

Понятно, классика – это когда появился Аввакумов. А когда она закончилась?

Классика – с 1980 по 1985 это наш «V век». Для меня даже все, что было после 84 года – это уже некая «индустриальная» фаза. Наша последняя точка в «бумажниках» – театр в Амстердаме, конкурс, который делали Белов, Сергей Бархин и я. Но это был уже «эллинизм». Бумажная архитектура вступила в индустриальную фазу, когда бумажные проекты стали изготовляться как детали на заводе. Заработала индустрия получения японских премий. В Москве, в Казани, в Питере уже можно было делать японский конкурс как курсовой учебный проект. К 85 году оформилась задиристая позиция – раз нам не дают строить, то мы и не будем. Возникла идея – «не строить», как-то причудливо соединившись с идеями перестройки. Всем вдруг показалось, что архитектор вредит, нарушает, разрушает, и получилось, что это такая фронда, особая бумажная позиция – отказ от реального строительства. Это кого-то отталкивало, потому что многим хотелось как раз строить. Я даже думаю, что эта идея – отсутствие перспективы строительства – бумажную архитектуру объединила, потому что слишком упростилась задача. Все для продвинутых бумажников оказалось элементарно: рисуй отвлеченные и яркие фантазии получишь деньги в Японии. В Голландии, в Германии и т.п. сложилась новая конъюктура. Научились выигрывать. Стало понятно, что надо все делать – методом парадокса. Проекты эпохи классики были всерьез, они если и содержали парадокс, то как бы открывали парадоксальность жизни, а потом возник парадокс как трезво рассчитанная конъюктура. Хочешь выиграть, сделай наоборот. Заказывают башню – рой яму, заказывают яму – строй башню. Это очень легко для русского мышления, у нас все всегда выходит задом наперед, и как-то все это постепенно превратилось в шутки на архитектурные темы. Начались массовые победы, на японских конкурсах русские брали три-пять-десять призовых мест, соревнуясь, в сущности, между собой.

Тем не менее я не понимаю, почему вдруг все кончилось. Ведь, согласитесь, ситуация, когда русские соревнуются между собой в Японии, даже не принимая в расчет японцев, – это довольно фантастично. Это была ситуация, когда мы действительно создали архитектурное явление, которое занимало серьезные международные позиции. А если брать сегодняшнюю реальную архитектуру, в том строительстве, к которому все так стремились – тут мы как-то явно на другом месте.

А когда Россия последний раз занимала ведущие позиции в архитектуре? В конструктивизме – но он был подготовлен всем серебряным веком. Бумажная архитектура была подготовлена всем опытом и всей энергией нереализованности, которые возникли в архитектуре в 70–80-е годы. Ничего тогда было нельзя. Был выработан брежневский стиль, обкомы-райкомы или типовые дома – то есть либо рисуй перспективы парадных партийных площадей, либо сантехприборы в планы типовых этажей врисовывай. И не только в архитектуре ничего нельзя – вообще ведь было глухое время, энергия нереализованности. Это было лагерное искусство – от безысходности. В принципе, бумажную архитектуру доконала перестройка. Все-таки она понималась как оппозиционное движение, по крайней мере нонконформистское. Там был подтекст – нам не дают строить. А с перестройкой все изменилось – кто не дает? Государство? Цензура? Или вы просто не в состоянии реализовать свои идеи? Тогда и цена вам как архитекторам... Восьмидесятые годы – еще концептуализм, девяностые – уже соц-арт. В принципе, что-то в поздней бумажной архитектуре могло сомкнуться с соц-артом: цинизм, ирония, юродство, стиль всеобщего стеба. Та же парадоксальность мышления могла тут как-то сыграть. Аввакумов, Зосимов даже пытались это сделать в начале 90-х. Но бумажная архитектура в целом и идеалистичнее и философичнее, в ней не было необходимого цинизма – даже в ее индустриальной, конъюктурной фазе. Впрочем, она умерла не совсем сама собой. Юра Аввакумов сам объявил движение законченным, устроил похороны бумажной архитектуры. Это был правильный ход. Бумажная архитектура сразу превратилась в музейное явление, на него выросла цена.

Вы все время подчеркиваете свою позицию постороннего. Но вот ваша позиция в реальной архитектуре... Я много раз слышал от вас и читал в интервью ваше кредо: была великая архитектура прошлого, которая создавалась вручную. Это уникальное изделие, а то, что делаем мы – это слой технологического мусора, который морально устареет через 20 лет, а физически через – пятьдесят, и потому мы имеем право экспериментировать, делать ошибки. Вам не кажется, что в этом есть что-то родственное идее «не строить»?

Да, может быть, это идея бумажника. Она и родом, наверно, не только из этого опыта – из всего опыта советской архитектуры, но во всех нас осталось что-то от бумажной эпохи. Но она уже отодвинулась далеко.

<<вернуться

вверх